Томас Бернхард - Старые мастера

метался от счастья (дом) к несчастью (государство) и обратно, от природы и естественности к неестественности и обратно, все мое детство было сплошными метаниями туда и обратно. В этих детских метаниях я взрослел. Впрочем, победили в этой дьявольской игре не дом, не природа и естественность, а противоестественность, школа и государство. Государство подмяло меня, как подминает всех, оно подчинило меня себе и превратило в казенного человека, то есть документально зарегистрировало, обложило различными правилами, запретами и инструкциями, выдрессировало и выучило, изнасиловав мое естество и сделав меня таким же несчастным, как и всех остальных своих подданных. Любой человек есть ныне человек казенный, всех нас было бы правильно называть государственными служащими, то есть людьми, утратившими свое естество и находящимися всю жизнь в услужении противоестественному государству. Любой человек есть ныне человек казенный, то есть противоестественное существо, порченное, отупленное казенщиной. Любой человек — это человек, которого государство поработило, поставило себе в услужение и сделало своей жертвой. Все люди — жертвы государства, само человечество служит лишь пищей для государства, чрево которого делается все ненасытней. Само человечество стало казенным, оно утратило свое естество уже много-много веков назад — с тех пор, как появилось государство. По-моему, человечество, превратившись в государство, лишилось человечности. Нынешний человек — это человек казенный, государственный, других попросту не бывает, тем самым он несет в себе разрушительное начало. По-моему, быть человеком естественным уже невозможно. В больших городах скопились миллионы казенных людей, они так же тошнотворны, как тошнотворно наше государство. Каждое утро, стоит лишь проснуться, делается тошно от одной лишь мысли о нашем государстве, а выйдешь на улицу, там тошнит при виде толпы казенных людей, верноподданных нашего государства. Все человечество превратилось в гигантское сверхгосударство, от которого тоже каждое утро тошнит. Как и все люди, я живу в государстве, и по утрам мне становится тошно при первой же мысли о нем. Наши учителя приучают детей жить в государстве, они рассказывают на уроках истории о ужасах, зверствах, лицемерных беззакониях, чинившихся государством, но не объясняют, что все эти ужасы, зверства, лицемерие, беззаконие и есть сущность государства. В течение многих и многих веков учителя зажимали своих учеников железными тисками казенщины, мучали их годами, десятилетиями и калечили окончательно. Согласно государственной школьной программе, учителя водят, например, ребят и по художественным музеям, отбивая у детей тупой казенщиной обязательных экскурсий всяческий интерес к искусству. Впрочем, и само искусство, представленное здесь, есть не что иное, как казенное искусство. В сущности, когда Регер говорит об искусстве, то подразумевает казенное искусство , а когда речь заходит о так называемых Старых мастерах, то всегда имеются в виду Старые мастера, работавшие на государство. Все картины, по крайней мере висящие в Художественно-историческом музее, представляют собою казенное искусство. Все это католическое, казенное искусство, угодное церкви и государству, и больше ничего. Здесь нет, как любит выражаться Регер, ни одного лица, только лики. Нет ни одной головы, лишь главы. Всякий раз изображена только парадная сторона, и ни в коем случае изнанка, кругом иллюзия и ложь вместо действительности и правды. Все эти художники служили государству, угождая заказчикам, исключением не являлся даже Рембрандт, сказал Регер. Посмотрите на Веласкеса, это же казенное искусство, посмотрите на Лотто или Джотто — все то же казенное искусство, не говоря уж о пра-нацисте или перво-нацисте Дюрере, который распял природу на полотне и умертвил ее; Дюрер ужасен, часто повторяет Регер, который и впрямь ненавидит этого, как он его называет, нюрнбергского гравировщика. Все висящие в музее картины Регер называет искусством по госзаказу, не делая исключения даже для Седобородого старика. По словам Регера, так называемые Старые мастера всегда служили государству или церкви, что в сущности одно и то же, они служили императору или папе, герцогу или архиепископу. Так называемый свободный художник — это утопия или бред в неменьшей мере, чем так называемый свободный человек, любит повторять Регер. По его словам, да и по моему мнению, все художники, а особенно великие, — самые бессовестные люди на свете, они превосходят своей бессовестностью даже политиков. Художники лживы, они гораздо лживее политиков, причем художники, провозглашающие искусство для искусства, лживей, чем художники казенные, говорит Регер. Ведь искусство всегда обращается к Всевышнему или к власть имущим, отворачиваясь от земной юдоли, в этом то и состоит его подлость, часто говорит Регер. Это искусство убого, вспоминаю я вчерашние слова Регера, глядя на него из зала Себастьяно. Зачем художники вообще пишут картины, если есть природа? — вновь повторил вчера свой вопрос Регер, обращая его к самому себе, даже наизамечательнейшее произведение искусства является убогой, беспомощной и бессмысленной попыткой скопировать природу, подделать ее, сказал Регер. Разве можно сравнить, например, нарисованное Рембрандтом лицо своей матери с живым лицом моей собственной матери? — спросил себя Регер. Разве можно сравнить с нарисованными настоящие заливные луга на Дунае, по которым я могу пройти и которые я могу увидеть въяве. Для меня нет ничего отвратительнее, чем власть, воспетая художником. Придворная живопись всегда воспевает власть, больше эта живопись ни на что не пригодна, сказал он. Порой говорят, будто искусство должно запечатлевать преходящее, создавать художественный документ своего времени, но мы-то с вами знаем, что запечатлевается только ложь и фальшь, для потомков остаются только ложь и фальшь в виде картин, которые висят на стенах музеев, только ложь и фальшь остаются для потомков в виде книг, которые сочиняются так называемыми великими писателями. Со стен Художественно-исторического музея на нас также глядят только ложь и фальшь. Тот, кто смотрит на нас с этой стены, никогда не был на самом деле таким, каким его изобразил художник, сказал вчера Регер. Персонаж картины никогда не был таким в жизни. Конечно, можно возразить, что таким его увидел художник, создавший портрет, однако это художническое видение насквозь фальшиво; по крайней мере, если взять любую здешнюю картину, то тут мы неизменно имеем дело с католическо-государственным видением,Читать дальше