Николай Чебаевский - Если любишь

Лане, разумеется, было известно, что из себя представляют супруги Солодовы. Не следовало бы обращать внимания на их болтовню. Только всегда ли мы поступаем, как следует?! Ланя ничуть не уважала Солодовых, но все-таки слова их разволновали, обидели ее. Прибежав домой, она бросилась на кровать, уткнулась в подушку и проплакала до полуночи.

«И не пойду я ни за кого замуж, не собиралась и не собираюсь! — восклицала она мысленно, с трудом сдерживая отчаянные рыдания, чтобы не перепугать спящих сестренок. — А Дашутку с Дорой все равно не брошу, ни в какой детдом не буду спихивать… Погаными нас считают. Под мухоморами, видишь, белые грибы не растут! И Ореховы, правда, стали сторониться меня. Раньше-то этого не было. Любви, видишь, испугалась… Зинаида Гавриловна. Да нет ее и не будет, не будет никакой любви!»

Девушка угрюмо замкнулась в себе. Она совсем не показывалась на людях, даже за водой на речку старалась проскользнуть незаметно. А когда заходила та или другая соседка, интересовалась, как они живут без родителей, Ланя отвечала свысока:

— Живем не тужим — других не хуже!

И принималась за какое-нибудь дело. Обиженная соседка больше уже не приходила, не пыталась помочь добрым советом или просто теплым словом.

Молва о невыносимой спеси Ланьки быстро разнеслась по деревне. К Синкиным, которые и раньше жили на отшибе от людей, и вовсе не стал никто заходить. Вокруг их дома будто выросла стена отчуждения.

Зинаида Гавриловна могла рассердиться на Ланю больше соседок. Если соседок она оттолкнула от себя ложной спесью, то фельдшерицу даже оскорбила.

Вскоре после похорон Зинаида Гавриловна пришла навестить Ланю и ее сестренок. Беспокоило, как они переживают смерть родителей, хотелось поддержать их в первые, самые трудные дни одиночества. Кроме того, чутье старого медика подсказало Зинаиде Гавриловне: у младшенькой Ланиной сестренки, шестилетней Дашутки, не все благополучно со здоровьем. Уж очень вяла, бледна была девочка, и совсем не детская печаль поселилась в ее карих глазенках. Никакой определенной болезни у Дашутки пока не было, но позаботиться о ее здоровье следовало.

Зинаида Гавриловна проверила температуру, послушала легкие, посмотрела язык Дашутки. Потом дала Лане коробочку разноцветных витаминных шариков, таблетки глюкозы. Посоветовала девочке больше находиться на свежем воздухе.

— Пусть бегает на улице хоть целые дни. Кто ее будет теперь держать взаперти? — согласилась Ланя. И, принимая коробочку, неожиданно даже для самой себя, добавила едко:

— Здоровых-то хорошо лечить…

Намек был чересчур прозрачным. Зинаида Гавриловна вскинула голову, хотела резко осадить дерзкую девчонку, но сказала сдержанно:

— Предупредить болезнь всегда легче, чем лечить. — И, сухо попрощавшись, ушла.

Сама Зинаида Гавриловна не пошла больше к Синкиным, а сказала Максиму:

— Орешек, ты не можешь попроведать Ланю?..

Максим давно мечтал побывать у Лани, а после смерти ее родителей просто рвался к ней душой, но… Распухшей в коленке ноге, правда, стало легче, он начал ходить по комнате, однако до Синкиных дойти сил у него недостало бы. Да и стыдно было тащиться по улице паралитиком. Соседки сразу начнут охать, выражать сочувствие. Кто-нибудь непременно бросится помогать, станет поддерживать под руку. И, ясно, будет любопытничать, куда это, превозмогая такие муки, он отправился. Нет, лучше сидеть дома до выздоровления. И уж если пройтись по улице, так гоголем!

Но теперь, когда мать спросила, не сможет ли он дойти до Лани, Максим сразу забыл о своем решении.

— Конечно, дойду помаленьку, — сказал он не колеблясь.

— Я в третью бригаду еду, могу попутно подвезти.

— Тогда и рассуждать нечего. Едем сейчас же!

Максим живо оделся. Что делает с человеком настроение! Парень вышел в сенки, спустился с крыльца и дошел до саней, ни разу не охнув от боли.

— В пимах, оказывается, легче ходить. Ступня не волочится, не мешает, — сказал он матери.

— Разумеется, — с улыбкой согласилась мать, трогая лошадь.

Максим отобрал у нее вожжи, озорно гикнул. Застоявшийся мерин рванул в намет. Ударил в лицо ветер, завизжали полозья, застучали в передок саней комья снега, летевшие из-под копыт коня.

— Тише, вылетим на раскате! — крикнула Зинаида Гавриловна. Но не испуг, а восхищение слышалось в ее голосе. Она, как девочка, радовалась быстрой езде и тому, что Орешек лихо правит конем.

Ланя услышала скрип полозьев под окнами, выглянула на улицу в узенький талый просвет на заледеневшем стекле, увидела в санях Зинаиду Гавриловну. (Максим в этот момент стоял за столбом ворот, и она его не приметила).

— Раздевайся, Дашутка, опять тебя осматривать идут, — сказала она сестренке и, накинув на плечи стеганку, схватив подойник, торопливо выбежала из дому: хотела избавиться от встречи с фельдшерицей. Дашутка, которой не нравилось «осматриваться», бросилась на улицу за старшей сестрой. Ланя попыталась вернуть Дашутку. Но сестренка вырвалась, опрометью кинулась на крылечко. Ланя — за ней. И наскочила на Максима. Встреча получилась столь неожиданной для девушки, что Ланя попятилась от парня. С минуту, наверное, стояли молча. Максим улыбался до ушей, а Ланя постепенно приходила в себя.

— Это ты? — наконец спросила она едва слышно.

— Я — Пришел вот… попроведать тебя… — все так же улыбаясь, тоже тихо произнес Максим.

— Меня?

Максим смахнул гривку снега с перил крылечка, хотел примоститься.

— Да что это я? — спохватилась Ланя. — Тебе же стоять тяжело!.. А я болтаю. Не садись здесь, холодно на ветру, пойдем в дом. — Она распахнула перед Максимом двери и бережно взяла его за локоть так, как делает это мать, страхуя ребенка при первой попытке самостоятельно одолеть порог.

— Что ты, я сам… — пробормотал Максим. Но от смущения зацепился больной ногой за порог и упал бы, если бы девушка не подхватила его. А подхватив, уже не отпустила, провела, почти протащила до переднего угла, усадила на стул.

Максим рассмеялся, поймал Ланину руку, хотел притянуть девушку. Ланя шлепнула его по рукам и убежала к печке.

— Чем я тебя угощу? — мешая кочергой угли, спросила она. — Ничего, кроме похлебки, не варила.

— Ничего и не надо. Я не голодный.

— Нет уж, так не бывает, чтобы гостя не угостить. — Ланя приложила палец ко лбу, потом весело сказала:

— Испеку-ка блинов. Посиди немножечко, я живо…

Она завела тесто, накалила сковородку. В общем, делала все, что делает любая хозяйка, когда печет блины. Но Максиму каждое движение Ланиных рук казалось необыкновенно проворным, легким, красивым. Все вызывало у него восхищение. Он ждал, что Ланя подаст ему на тарелке блин тоненький, как бумажка, насквозь пропитанный маслом, подрумяненный до хруста. Ланя достала из печи сковородку, перевернула ее, а блин — не отставал. Поддела ножом — оторвался лишь не большой краешек. Присох блин к сковородке намертво. Сконфуженная девушка стала соскабливать его, сгонять с места мелкой стружкой.