Николай Чебаевский - Если любишь

Ланя снимала в ограде с веревок белье, когда Тихон подъехал к воротам.

— Открывай пошире! — крикнул он.

Ланя махнула рукой, как бы сказав: «Проезжай, не разыгрывай!».

Девушка не верила, что дрова привезли ей. Тихон соскочил с воза, распахнул ворота сам. Взял коня за повод, повел в ограду.

— Раздурился! Где ж ты тут развернешься, как обратно выедешь? Ограда же тесная… — и тут еще не поверила Ланя.

— Велика хитрость! Воз свалю, сани занесу в сторонку — и все, — пояснил Тихон.

Подъехав к сараю, он стал развязывать воз. Лишь тут девушка начала понимать: парень не шутит. Но, веря и не веря этому, молча смотрела, как он распутывает веревку. Только когда Тихон принялся скидывать лесины к сараю, Ланя вновь обрела голос.

— Ты и вправду нам дрова привез? — спросила она, не замечая, как промороженное до хруста фланелевое Дашуткино платьишко, которое она снимала с веревки, ломается у нее в руках, точно хворост. — Откуда ты взял, что нам дрова нужны? Я же не просила.

— Откуда? — Тихон едва не проговорился, что дрова привезти надоумил его Максим. Но спохватился и сказал небрежно, как о совершенно пустячном деле: — Ты ж плетень на топливо разбираешь… Каждому прохожему, небось, видно…

— Ой, платьишко Дашуткино изорвала! — И Ланя стремительно убежала в дом.

Вышла она обратно не сразу, уже когда Тихон поскидал почти все лесины.

— Пила у тебя есть? Отведу коня, приду распилить, расколоть, — сказал он, занося сани, будто игрушечные.

— Не надо, мы сами с Дорой распилим помаленьку, — запротестовала Ланя. — Спасибо за то, что привез.

Отведя лошадь на бригадный двор, Тихон вернулся.

Максим удивился, когда, придя к Лане, увидел, что Тихон привез ей дрова. Он не догадывался, что толкнуло того на такой добрый поступок, в душе даже позавидовал ему, пожалел, что его опередили. Но все-таки он, не лицемеря, пожал Тихону руку.

— Вот это по-товарищески!..

Потом все вместе принялись доводить дело до конца. Весело пошла работа. А Ланя переживала открытие: она не одна, вокруг нее друзья, готовые поддержать в трудную минуту. Внешне она ничем почти не выдавала себя. Пилила спокойно, размеренно. Лишь глаза ее, когда она вскидывала их на Максима или на Тихона, лучились необычайной синевой. Максим, впрочем, и по одним ее глазам понимал, что творится у нее на душе. Он и раньше примечал: глаза Лани всегда наливались густой синевой, когда она была счастлива.

Тихон никогда не обижался на свою силу. А теперь он даже суковатые березовые чурбаки колол играючи — далеко отлетали поленья. Тихон не был лентяем, случалось ему увлекаться той или иной работой, но чтобы чувствовать себя счастливым от нее — это открылось ему впервые. Еще вчера скажи ему кто-то об этом, он бы ни за что не поверил, рассмеялся бы, как над выдумкой. Вообще с Тихоном творилось что-то неиспытанное, необыкновенное.

Как ни ловчил Куренков, он все-таки запутался в своих махинациях. Добыча разных дефицитных материалов в обмен на колхозные скрытые от учета продукты обошлась ему дорого.

Специальный представитель Куренкова в городе, или попросту «толкач», как зовут этих людей в народе, завез одному снабженцу из «Сельхозтехники» бочонок меда. Завез даже не ему лично, а его бабушке, которая жила в пригородном селе. Оставил вроде на временное хранение. Все было сделано, кажется, с умом. И «толкач» прямо взятку не давал, и снабженец ее не брал. Но когда Куренков назавтра появился на складе, он получил все, что хотел и что другие председатели никак получить не могли.

Однако ребята из «Комсомольского прожектора» в селе, где жила бабушка снабженца, сумели «высветить» эту темную сделку. Так как бочонок милиция нашла на квартире снабженца — все тайное стало явным. Снабженец и «толкач» попали в тюрьму. Куренков, правда, доказал, что никакой личной корысти у него не было: все полученное на базе поступило в колхоз, поставлено на машины. Это учли, Куренкова не судили. Но партбилета и должности председателя он лишился и уехал из Дымелки с позором.

Ивашкову же удалось остаться в стороне. Он легко сумел доказать, что неоприходованный мед — не его вина, и трудодни ему начислены только за то, что учтено.

Председателем колхозники потребовали поставить Александру Павловну Фомину. Если всякие дельцы, шабашники, «калинники» льнули к Куренкову, то честные труженики ценили ее. Они давно уже видели, как она старается сдерживать Куренкова, пресекать его махинации. А когда он отлучался в город, Александра Павловна часто брала на себя и прямое командование производством. И многие поняли: партийный секретарь сильнее Куренкова и в хозяйственных делах.

Райком и райисполком тоже поддержали кандидатуру Александры Павловны. Правда, предрик Умрицын, у которого Куренков был на лучшем счету, сказал:

— Вот теперь посмотрим, как ты будешь выкручиваться!

— А никак не буду, — ответила Александра Павловна. — Работать буду как смогу, а выкручиваться — не в моем вкусе.

— Знаю, знаю, ты убежденная сторонница самых прямых и честных путей, — усмехнулся предрик. — Одобряю это, конечно. Только поживем — увидим. Ведь одно — быть парторгом, руководить людьми идейно, а другое — тянуть на своих плечах хозяйство.

— Не потяну — честно попрошу отставки.

— А мы не будем этого ждать, — в голосе Умрицына будто что-то звякнуло. — Снимем сами. И учти — деликатничать не станем. Новичок ты в председателях или нет — спрос будет суровый. За все лично ты теперь в ответе.

— Знаю, председатель за все в ответе. За землетрясения только не отвечает.

Александра Павловна понимала, что это недоброе предупреждение. Но не испугалась, не отказалась возглавить колхоз.

А когда приняла дела, сразу же позвала к себе Ланю. Хотя и нельзя было доказать, что родители ее погибли из-за омовения в «святом» ключе, потому что никому они об этом не сказали, но догадка такая у людей была. Александра Павловна тоже чувствовала, что и Евсей не зря заболел или притворился больным, и Ивашков, хотя и примолк, затаился после смерти Синкиных, после провала Куренкова, — это не привело к полному упадку секты.

Конечно, дали какой-то результат антирелигиозные лекции и беседы, которые проводила Зинаида Гавриловна, учителя, сама Александра Павловна; конечно, на время «калинники» были парализованы. Возможно, кто другой и вздохнул бы облегченно: хорошо, что не мешают на первых порах. Но Александра Павловна сразу обеспокоилась: а как Ланя? Что она переживает? Не сделала бы ложного шага в самом начале самостоятельной жизни. Во всяком случае, Ланю надо было поддержать, чтобы она не бедствовала.