Николай Чебаевский - Если любишь

— Слушай, отец, — чеканя каждое слово, сказал Тихон. — Если ты пойдешь к Лане, если ты посмеешь лезть к ней со сватовством и деньгами, не считай меня больше сыном! Ясно?

Отец спасовал. Подействовали на него не столько решительные слова Тихона, сколько сплющенный, превращенный в лепешку портсигар. Но, как бы там ни было, Спиридон не полез на рожон, а лишь буркнул полувызывающе, полупримирительно:

— Заело? Можно и не ходить, коль заело. Авось и сам тогда одумаешься, не бросишь девку меж двух берегов. А считать ли тебя сыном — это уж нам с матерью надо посмотреть.

На этот раз отца как будто удалось унять. Надолго ли? Не было уверенности, что своенравный характер не толкнет его на новый выпад. А на какой? Добро бы, покушался только на него, на Тихона. А то заводит пробные разговоры с Аришкой, пытается выяснить его отношения с Ланей…

Неприязнь к отцу возросла настолько, что Тихону стало невмоготу бывать дома. По Дымелке приходилось тоже ходить с осторожностью: отец мог затеять какой-нибудь каверзный разговор и на людях.

Все перепуталось, все опостылело. И Тихон решил: будет лучше и для него самого, и для отца с матерью, и, уж конечно, для Максима с Ланей, если он уедет из деревни. Дома воцарится покой. Кроме того, есть еще надежда, что отъезд его поможет отцу обрести равновесие духа. Не с кем будет спорить, некого подкалывать. Сам Тихон не будет видеть Ланю, и, может быть, она скорее уйдет из сердца. Максим же, несомненно, лишь обрадуется его отъезду… Правда, ходят слухи, что и Максим хочет уезжать учиться. Что ж, и в этом худого ничего нет: будут жить оба вдалеке от Лани, и неизвестно еще, чья любовь выстоит в разлуке… Максиму все легко достается. Учился на «отлично», Ланю привлек к себе без труда. А он, Тихон, даже последние годы, когда учился со старанием, усваивал все тяжко. Но недаром же говорится: что легко дается, с тем легко и расстаются.

С такими надеждами и уехал Тихон. В городе он временно устроился грузчиком в овощехранилище, а после работы упорно готовился к поступлению в институт. Экзамены сдал на тройки, но был зачислен. Помогло то, что служил в армии, работал в колхозе, — приняли вне конкурса.

Матери не понравилось, что сын поступил не в медицинский, а в сельскохозяйственный институт. Но упреков в своеволии Максим не услышал.

— Что ж, — сказала Зинаида Гавриловна, выслушав сбивчивый доклад сына о том, почему и как в городе все повернулось иначе, чем было решено дома, — ты уже взрослый, вполне самостоятельный человек. И я не намерена становиться тебе поперек дороги. Вольному, как говорят, воля.

Но Максим чувствовал в голосе матери боль. Она понимала: сын вырос и должен жить по-своему, и все-таки ей трудно было смириться с мыслью, что ее Орешек отдаляется от нее, что она играет все меньшую роль в его жизни. Это было неизбежно, но все равно горько. Какая мать не испытывала подобных переживаний, когда дети становились взрослыми.

Максиму было неловко, даже стыдно перед матерью. Однако помочь ей он ничем не мог.

Зато у Лани, когда Максим рассказал ей, какой крутой поворот он сделал, глаза засветились. Но обрадовало ее вовсе не то, что Максим перевелся из одного института в другой, а то, что он не пошел безвольно туда, куда указывала ему мать.

Ланя знала давно: Максим хороший, искренний парень. Она верила в его любовь. Но не было полной веры в то, что есть у Максима твердый характер. Закрадывалось порой сомнение: не сделает ли он все так, как захочет Зинаида Гавриловна. А Зинаида Гавриловна, Ланя это понимала, не очень-то желала укрепления их любви.

И Ланю обрадовала решительность Максима. Если он проявил свою волю, выбирая профессию, то при случае сумеет постоять и за любовь. Максим сразу как бы возмужал в ее глазах. Она увидела в нем сильного человека, который может служить для нее опорой.

Радовало и то, что в отношениях с Тихоном все прояснилось. И Ланя и Максим заметили, что Тихон увлечен Диной. Чувство, столь неожиданно загоревшееся ночью в шалаше, не погасло с рассветом. Тихон и не старался утаить его. За обедом, за ужином и во время отдыха он то и дело оказывался возле маленькой студентки.

В общем, жизнь стала поворачиваться к Лане светлой стороной.

Зоотехник Иван Семенович работой Лани и ее подружек был доволен. Но чем лучше они осваивали доильную установку, чем больше порядка и слаженности появлялось в организации дела, тем скупее он становился на похвалы. А когда Ланя и ее подружки совсем успокоились, решили, что все идет у них хорошо, Иван Семенович спросил:

— Азбуку вы, девчата, изучили, не пора ли дальше двигаться?

— Азбуку? — в один голос переспросили Ланя с Шурой.

— А вы думаете, университет уже по дойке кончили? — добродушно усмехнулся зоотехник. — По-моему, начальную школу надо еще одолевать.

Ланя с молчаливым интересом смотрела, как пытался хитровато прищуриться Иван Семенович. Щуриться он совсем не умел, лишь прикрывал веки так, что выражение глаз получалось не хитрое, а усталое, даже сонное.

— Сколько коров у вас на доярку?

— По шестнадцать, разве вы не знаете?

— Значит, сколько доили вручную, столько и машиной?

— Не мы нормы устанавливаем. На правлении, а то и повыше где, — запальчиво возразила Шура.

Ланя подумала: «Верно, какой прок от мехдойки, если доим все равно по шестнадцать коров. Нам-то полегче стало, а колхозу?»

Чувство какой-то неясной вины охватило Ланю, она понуро уставилась в землю.

Но запальчивость Шуры и смущенное молчание лани понравились зоотехнику.

— Да, пока вы не овладели мехдойкой, решено было оставить вам столько же коров, как и при ручной дойке. Но теперь-то вы научились?

— Научились, — все еще не без обиды согласилась Шура.

— Так чего топтаться на месте? Надо дальше идти! Попробуйте доить по двадцать пять — по тридцать коров.

— Ой, что вы! Сроду нам не справиться, — вырвалось у Шуры.

— Как же другие доярки справляются? В передовых колхозах и совхозах доят даже до полутораста коров.

— Так то ведь передовые из передовых и на «елочке» или на «карусели»! — бойко возразила Шура, стремясь показать, что газеты она тоже читает, о передовиках знает. — А у нас не те условия…

— Какие же такие особые условия вам нужны? — уже без улыбки, на полный серьез спросил зоотехник. — Не будем пока равняться на рекорды. Но по тридцать коров у нас же в районе на таких же «УДС» совхозные доярки обслуживают. Долго на месте топтаться — не всегда на пользу дела, — с необычайной для него категоричностью сказал зоотехник. — А ты что помалкиваешь, Синкина? Тоже боишься? Девки были вроде неробкие…

— Ничего мы не боимся! — оскорбилась Шура. — А совхозных, если захотим, запросто опередим.