Николай Чебаевский - Если любишь

— Машину можно оставить до утра здесь, никто ничего с ней не сделает, — продолжала Алка, решив, что Максим колеблется из-за грузовика. — Здесь же в сторонке… Или ты…

В голосе девушки послышалась насмешливость. Парень насторожился: еще ляпнет прямо, чего он боится!

— Пошли! — Максим размашисто зашагал по тропке.

Алка догнала его, схватила за руку.

— Максимчик…

— Ты что?

— Боюсь отстать.

— Так следом держись.

— Вдруг потеряешься, темень же такая… Страшно остаться одной.

— Чего бояться? Я же не убегу, — попытался освободить руку Максим.

— Нет, нет! Я уж буду за тебя держаться. — Алка еще крепче уцепилась за него.

Так они и пошли, рядышком. Алка все жалась к нему, почти висела у него на руке.

Тропка шла теперь подбережьем. Это была полоска земли под крутым обрывистым берегом, заливаемая в половодье, но свободная от воды в осеннюю пору.

Дождь, утихший было на время, опять припустил.

— Давай переждем. — Алка увлекла Максима под обрыв. Скалистый, отвесный, он поднимался с подветренной стороны, и дождем здесь не хватало. Можно было стоять, как в коридорчике: сзади каменный обрыв, впереди — живая, шелестящая стенка дождя.

Укрытие надежное. Но оба стояли в тревожном молчании. Напряжение было такое, словно скала грозила обрушиться на них. И чем дольше молчали, тем тревожнее становилось. Алка все еще держала Максима за руку. И он чувствовал, что вся она мелко дрожит. Наконец молчание сделалось невыносимым.

— Ты в кофточке-то… прозябнешь, — с заминкой, словно подбирая слова на чужом языке, сказал Максим.

Самому ему, наоборот, было нестерпимо жарко. Он поспешно стащил с себя пиджак, накинул на Алку.

Вдруг Алка прижалась вся к Максиму, прошептала прерывисто:

— Возьми меня… Возьми…

Не сразу вполне дошло до сознанья парня лихорадочное это предложение. Оглушила неожиданная, полная откровенность. А горячее Алкино дыхание, ее звенящий шепот все больше и больше обдавали его жаром.

— Люблю я тебя!.. И сама не рада, что влюбилась до погибели… Сначала просто хотела голову тебе вскружить, а потом… Все повернулось иначе… Свет не мил без тебя. А с тобой я на всякую беду согласна…

Алка говорила, как в беспамятстве, со страшной поспешностью. Очевидно, ей надо, непременно надо было высказаться, и она, захлебываясь словами, старалась распахнуть перед Максимом всю свою душу.

— Может, ты думаешь — ни совести, ни гордости у меня нет, потому и на шею вешаюсь!.. Привыкла, скажешь, вольничать с парнями… А я не такая… Я только играла, а близко до себя никого не допускала… Ты для меня один на свете… — Алка нашла губы Максима. — Не захочешь — не живи потом со мной… Все равно буду счастлива!..

Максиму нечем стало дышать. Голова у него кружилась. И все, все на свете исчезло куда-то. Не было ни дождя, ни свиста ветра над скалой, ни мыслей о том, как и почему они здесь оказались. Ясное сознание, волю, память — все на какое-то время будто начисто отшибло. Были только Алкины жаркие губы, ее прерывистое дыхание, ее сумасшедшая, безоглядная любовь…

Не помня себя, Максим обнял девушку за плечи, прижал ее к своей груди. Алка сразу вся обмякла, ноги у нее подогнулись…

А когда случилось непоправимое, она самозабвенно сказала:

— Любимый мой!! Клянусь тебе — никто не любил и не полюбит тебя, как я!..

Но тут Алка почувствовала, как застыли, будто обескровились губы парня.

«Вспомнил Ланьку», — с болью отстранилась она от Максима. Через секунду опять, еще более страстно принялась целовать его. Максим не сопротивлялся и не отзывался на ее поцелуи.

Тогда Алка в отчаянии решилась бросить на чашу весов последний груз.

— Все равно ты мой, мой, по совести! Ланька сама отдала тебя мне!

— Как это… отдала? — спросил Максим глухо и трудно, словно из-под земли.

— А так. Поняла, что я люблю тебя больше, чем она.

— Вранье!

— Никакое не вранье. Сама мне сказала: не больно и дорог — бери.

— Так и сказала?

— Так и сказала! Возьмешь, говорит, — бери, не шибко и дорог.

Алка рассчитывала: теперь-то уж Максима проймет. Кого же не оскорбит, если тебя уступают другому, словно вещь, даже не жалея при этом. И насколько же сильнее, самоотверженнее должна показаться в этом свете ее любовь. Ведь Ланьке он обещал, конечно, верность вечную, а она не требует от него ничего!

«Ну и черт с ней, я тогда свободен!» — таких примерно слов ждала она от Максима. Тогда она бы добавила: «Лучше любовь без обязательств, чем обязательства без любви». Но Максим ничего не сказал, лишь горько вздохнул.

— Не веришь? — схватила его Алка за плечи. Потом клятвенно воскликнула: — На волосок не привираю.

Максим понимал: ни в чем не лукавит перед ним Алка. Она любит его бескорыстно, и Ланя когда-то сказала ей именно так.

Но он-то каков?..

«Возьмешь — бери!» Алке эти слова, возможно, облегчали совесть. А ему? Они же значили: если он и в самом деле теленок, которого можно, приласкав, увести за собой, то и дорожить таким нечего.

Максим сел, сжал голову руками, застонал, как от зубной боли. Алка напряженно ждала, как все обернется дальше. Она сознавала, что многое поломала в душе парня, что нелегко ему опомниться, не вдруг соберешься и выкинешь вон такой «обломочек», как верность Лане. Но чувства торжества у Алки не было, хотя теперь она больше, чем раньше, верила: сумеет окончательно привязать Максима к себе.

Главным сейчас для Алки оказалось почему-то другое. Она вдруг не без испуга поняла: все зависит от того, как он, Максим, станет держаться дальше. Он мог подняться, пойти домой молча, всем своим мужским достоинством подчеркивая: «Что случилось, то случилось, все останется между нами». И она послушно отправилась бы за ним. Веди куда хочешь, делай с ней что хочешь!

Он мог с нарочитой развязностью прямо сказать ей: «А на свадьбу все-таки не надейся!» В ответ она, конечно, дала бы ему пощечину. Но винила бы все-таки только себя, а не его.

Наконец, проявляя душевную деликатность, он мог бы на прощание бережно обнять ее, осторожно поцеловать и мягко попросить: «Прости, пожалуйста».

Тогда она, наверное, разревелась бы навзрыд, но осталась счастливой даже в том случае, если бы он никогда больше не подошел к ней, а бесповоротно связал свою судьбу с Ланькой. Любя его, навсегда сохранила бы она в душе теплое чувство благодарности к нему.

Но теперь, когда он открыто маялся совестью, стонал, Алке было противно сидеть рядом с ним. Ей претили такие «переживания». Это было не по-мужски.

Она отодвинулась от Максима, прижалась спиной к скале. Холодный камень и нервное возбуждение вызвали дрожь во всем теле. Она вскочила на ноги, хотела броситься прочь. Но что-то удержало ее, заставило опять прижаться к скале. Неровный выступ, какой-то каменный шип больно уперся ей под лопатку, напротив сердца. Алка, однако, не отстранилась, а еще крепче прижалась к нему, словно стараясь вытеснить горячую сердечную боль этой вот каменной холодной болью.