Кнут Гамсун - Редактор Линге

Онъ спросилъ:

— Имя этого человѣка Хойбро?

— Лео Хойбро.

Линге записалъ имя на кусочкѣ бумаги. Потомъ онъ смотритъ на Бондезена. Столько честности и деликатности въ человѣкѣ, которому онъ никогда ничего не сдѣлалъ. Линге не могъ отнестись къ этому равнодушно, его юношеское сердце было тронуто, и онъ спросилъ, можетъ ли онъ въ благодарность оказать господину Бондезену какую-нибудь услугу. Ему будетъ очень пріятно, если онъ сможетъ когда-нибудь помочь ему.

Бондезенъ кланяется. Онъ очень доволенъ и проситъ позволенія притти какъ-нибудь опять. Онъ хочетъ написать стихи, состоящіе изъ однихъ настроеній, и ему бы очень хотѣлось, чтобы они были напечатаны.

— Да, сдѣлайте это и приходите опять. Благодарю васъ за вашу статью и за ваши сообщенія. — Въ эту самую минуту ему пришли въ голову слова его ггревосходительства, обращенныя къ нему при прощаніи, и онъ сказалъ величественно: — Сегодня вы, можетъ быть, оказали услугу и кому-нибудь другому, помимо меня.

Бондезенъ хочетъ его попросить быть какъ можно осторожнѣе. Онъ не хочетъ ни во что впутываться, что бы тамъ ни было. Онъ, значитъ, надѣется, что его имя не будетъ названо.

Разумѣется, разумѣется; „Новости“ сумѣютъ соблюсти тактъ. Линге вдругъ спрашиваетъ, предосторожности ради, какимъ образомъ Бондезенъ узналъ эту тайну?

Бондезенъ отвѣчаетъ: — Случайно, благодаря счастливому обстоятельству. Во всякомъ случаѣ, онъ можетъ положиться на это, онъ отвѣчаетъ честнымъ словомъ.

Послѣ этого онъ ушелъ.

На него значитъ клеветали, наговаривали. Линге посмотрѣлъ еще разъ на имя Хойбро и заперъ потомъ бумажку въ ящикъ. Во всякомъ случаѣ, не лишнее знать, съ кѣмъ имѣешь дѣло; это всегда можетъ пригодиться. Люди, но крайней мѣрѣ, будутъ знать, какъ хорошо освѣдомлены „Новости“. Да, его хотятъ низвергнуть; а пресмыкающееся не хочетъ уйти у него съ дороги, оно упирается и кричитъ, что есть мочи. Нѣтъ, ошибка была въ томъ, что онъ былъ черезчуръ кротокъ, черезчуръ снисходителенъ; человѣкъ съ такимъ острымъ перомъ, какъ его, не можетъ такъ оставить этого. Теперь все будетъ иначе.

Вотъ этотъ Илэнъ сидитъ во внѣшнемъ бюро и расходуетъ напрасно чернила; со стороны Линге прямо-таки великодушіе — оставлять за нимъ это мѣсто. Но теперь пусть онъ убирается. Чортъ знаетъ, что онъ будетъ дѣлать съ этимъ человѣкомъ; даже его рыжеволосая сестра избѣгаетъ его на улицѣ! Развѣ не изъ-за его статьи по поводу уніи газета потеряла подписчиковъ? Теперь его спустили на построчную плату, половина его безсмысленныхъ статей о рынкахъ и улицахъ никому не нужна; человѣкъ этотъ ничего не понималъ и не уходилъ. Онъ удваивалъ старанія, чтобы немножко заработатъ, и все продолжалъ сидѣть и худѣть съ каждымъ днемъ. Нѣтъ, Линге былъ черезчуръ великодушенъ; теперь все будетъ иначе!

И снова онъ принялся за свою утомительную работу, за реорганизацію министерства. Онъ былъ въ духѣ, написалъ двѣ статьи, такія мощныя, такія уничтожающія, какихъ еще не было никогда въ продолженіе всей войны. Этимъ дѣло должно будетъ рѣшиться.

Линге не могъ дольше молчать; вечеромъ, прежде чѣмъ оставить бюро, онъ позвалъ секретаря и сказалъ:

— На этихъ дняхъ появится статья противъ меня. Я хочу, чтобъ ее обсуждали такъ, какъ будто она направлена не противъ меня.

Секретарь не понимаетъ этого приказанія. Редакторъ, вѣдь, будетъ первый, кому брошюра попадетъ въ руки; вѣдь всю почту приносятъ къ нему въ бюро.

— Нужно стоять выше всего этого, — продолжаетъ редакторъ, — нужно показать, что мы выше всего этого.

Но чтобы разъяснить, что онъ хотѣлъ сказать о брошюрѣ, которая еще не появилась, онъ прибавилъ:

— Я боялся, что вы будете писать о ней во время моего отсутствія, — я, можетъ быть, уѣду на родину, въ деревню, на нѣсколько дней.

Да, теперь секретарь нонялъ приказаніе. Но Линге и не думалъ уѣзжать въ деревню. Онъ и не уѣхалъ.

Въ кулуарахъ и комитетскихъ комнатахъ стортинга ходили взадъ и впередъ представители разныхъ партій — и либералы, и консерваторы; всѣ они были заняты предстоявдшмъ важнымъ рѣшеніемъ, на всѣхъ лицахъ было написано напряженіе. Редакторы, референты, посланники, знатные посѣтители, члены стортинга ходили взадъ и впередъ, шептались по зтламъ, качали головой, отстаивали свои взгляды и не знали, какъ помочь дѣлу. Линге подхватилъ одного изъ колеблющихся, ободрялъ его, — вообще онъ разсчитывалъ на своихъ. Редакторъ «Норвежца» тоже прохаживался то съ однимъ, то съ другимъ; онъ былъ блѣденъ и подавленъ торжественностью этого часа; онъ почти ничего не говорилъ и напряженно считалъ минуты. Тамъ, въ залѣ, теперь говорилъ Ветлезенъ. Никто не трудился слушать его; рѣчь его касалась устройства маяка на берегу; но всѣ знали, что когда Ветлезенъ кончитъ, будетъ сдѣлана интерпелляція. Правая хочетъ интерпеллировать. Редактору «Норвежца» вовсе не хотѣлось, чтобы это, когда-то такъ превозносившееся министерство, было низвергнуто такимъ постыднымъ образомъ; но если правая займетъ мѣсто, это будетъ справедливо; этого никто не можетъ отрицать. Правительство въ продолженіе многихъ лѣтъ противилось желаніямъ лѣвой, оно усиливало реакціонную церковную политику, не исполняло своихъ обѣщаній, втоптало честность въ грязь — оно должно пасть.

Линге начиналъ терять надежду. Онъ хотѣлъ еще попробовать убѣдить владѣльца желѣзныхъ мастерскихъ Биркеланда, но ему не удалось ни на волосокъ сдвинуть его съ пути истины. Линге пожалъ плечами, но чувствовалъ себя не на высотѣ своего призванія. Онъ усталъ, ему было какъ-то неловко въ этой толпѣ смущенныхъ, серьезныхъ людей, относившихся такъ торжественно къ этимъ вещамъ. Линге не могъ дольше выдерживать этого. Онъ задержалъ перваго человѣка, попавшагося ему навстрѣчу, и принялся шутить. Въ эту самую минуту мимо него прошелъ редакторъ «Норвежца», сгорбленный и подавленный безпокойствомъ. Линге не могъ дольше оставаться серьезнымъ, онъ указалъ на редактора и сказалъ:

— Нѣтъ, посмотрите на этого козла отпущенія, взявшаго на себя всѣ грѣхи міра!

Нѣтъ, немыслимо оставаться дольше среди этой скуки! Линге взглянулъ на часы, — онъ условился съ фру Дагни, что, наконецъ, сегодня вечеромъ они отправятся вмѣстѣ въ театръ; пора было итти, онъ не хотѣлъ опоздать, какъ въ послѣдній разъ; здѣсь онъ ничего не можетъ помочь, даже если и останется; исходъ сомнителенъ. Но развѣ дѣло будетъ вѣрнѣе, если онъ останется? Это продолжится, можетъ быть, еще съ полчаса. Но Бетлезенъ уже кончилъ свою рѣчь, и представители хлынули въ залу, чтобы голосовать. Линге абсолютно не могъ оставаться дольше. Помочь онъ все равно никому не можетъ.

Линге отправился въ театръ…

Въ залѣ тинга голосованіе происходило съ чрезвычайной медленностью, — казалось, всѣ боялись покончить съ этимъ и имѣть дѣло съ чѣмъ-то новымъ.