Ба Цзинь - Осень

«Мираж! мираж!» — это слово звучало в ушах Цзюе-синя. Оно давило на него, волновало его душу. Мучительно борясь с собой, он крикнул:

— Нет! Нет!.. — Затем, как бы очнувшись, уже спокойно пояснил: — Ты не должен гак думать. Нельзя сказать, что все в мире мираж. — Мэй пытливо смотрел на него, не произнося ни слова. Указав на луну, в небе, Цзюе-синь добавил: — Вот, смотри, луна. Ведь это же не мираж! Она то круглая, то ущербленная. От ее света ничего не укрылось. — Но на вопрос, который задал ему Мэй, он так и не находил ответа.

— Я не знаю даже, мираж все или нет, — задумчиво говорил Мэй, — только чувствую, что ничто не может расшевелить меня и вызвать во мне энергию. Я не знаю, что правильно, что неправильно…

— Добро от зла легко отличить, — прервал его Цзюе-синь. Бессильный разрешить сложные вопросы, он старался отыграться на мелочах и сказал это лишь для того, чтобы сказать что-нибудь. У него снова заныло сердце, и воспоминания овладели им. Он старался отогнать их, старался вырваться из этого заколдованного круга.

— Вот что я хотел сказать, — словно жалуясь, проговорил Мэй: — Я никогда не делаю того, что мне хочется. Отец заставляет меня заниматься другими делами. Мне кажется, что он прав. Но сам я порой очень страдаю. Я вижу, что Цзюе-минь и сестры совсем не такие, как я. Они всегда веселы. Мы разные люди. Я не могу понять, кто же в конце концов из нас прав. Но я часто невольно завидую им.

— В таком случае, почему бы тебе не взять пример с Цзюе-миня? Ты молод, у тебя все впереди, — участливо проговорил Цзюе-синь.

— Как же мне учиться у Цзюе-миня? Он так много знает, а я ни в чем не разбираюсь. Я могу только выполнять волю отца, — с отчаянием ответил Мэй. У него никогда не было и капли уверенности в себе. Он хотел было раскрыть свою душу, но, увидев, что в нее могут заглянуть другие, снова замкнулся в себе. Он боялся, что человек, проникший в его душу, увидит смятение и бессилие, царящие в ней.

Цзюе-синь не понял настроения Мэя. Он думал, что Мэй говорит это из скромности, и продолжал уговаривать его:

— По правде говоря, знания у Цзюе-миня не ахти какие. Будешь учиться, догонишь его. Он может помочь тебе. Была бы у тебя только решимость. Ты не то, что я: ты гораздо моложе.

Мэй безнадежно покачал головой:

— Ты не понимаешь, что у отца я единственный сын и он зорко следит за мной. Отец против всего нового, а мне кажется, что он не может ошибиться. Я привык повиноваться ему и не могу идти против его воли.

Противоречия, смятение, слабость звучали в словах Мэя. Цзюе-синь не верил своим ушам. Он не понимал намерений Мэя и думал: «Неужели я действительно пьян?». Горькая мысль кольнула его: «Я и сам вынужден поступать так же. Я в безвыходном положении. А этот юноша? Неужели он действительно верит во все это? Неужели ему нравится такая жизнь? Неужели он действительно считает, что его отец прав?» Он не решался продолжать, да и голова у него была тяжелая. Он не мог больше думать и пробормотал в ответ что-то невнятное.

— У меня нет наставника, который направлял бы меня. Нет у меня и близкого друга, а отец хоть и хороший, но это все-таки отец. — Мэй понял, что не добьется от Цзюе-синя ожидаемого ответа. Разочарованный, он уныло продолжал: — Когда была жива старшая сестра, она заботилась обо мне. А теперь ее нет. Вспоминаю ее и думаю: все на свете мираж, мимолетный сон. Еще в прошлом году, в это время, она была вместе с нами, а сейчас гроб ее покрыт толстым слоем пыли. Лежит она, забытая всеми, за городом, в грязном месте, и даже муж забыл ее… — Голос его задрожал от слез, и он умолк.

От слов Мэя сердце Цзюе-синя сжалось от боли. В его памяти всплыло прекрасное, полное скорби лицо Хой. Она сквозь слезы улыбалась ему и тихо шептала:

— Цзюе-синь, береги себя, позаботься о Мэе. — Последние силы покинули Цзюе-синя, и слезы потоком хлынули из его глаз. В отчаянии он устремил взор к небу, но и там, в чистой синеве, он видел то же лицо, те же заботливые ясные глаза. Он подумал: «Обо мне никто так не заботился». Он мысленно умолял ее о прощении: «Посуди сама, что я могу сделать? Чего хочешь от меня?»

— Барин Цзюе-синь, молодой барин Мэй, выходите, приехали. — Голос Цуй-хуань оборвал мысли Цзюе-синя, образ Хой исчез. Цуй-хуань прибавила огонь в фонаре. Цзюе-синь, точно очнувшись от сна, пробормотал что то. Все окружающее преобразилось. Лодка причалила к берегу у павильона под ивой. Желтый свет фонаря разогнал лунные тени. Густая листва ивы закрыла небо, и лунный свет с трудом пробивался сквозь ветви. Озеро расстилалось словно белый атлас, ветерок поднимал на поверхности легкую рябь. Цзюе-синь бросил взгляд на Мэя, сидевшего напротив. Худощавое лицо юноши было белым как полотно. И хотя Цзюе-синь не мог разглядеть выражения его лица, по коже у него пробежал мороз.

— Хорошо, я сойду первым, — ответил Цзюе-синь, поднялся и шагнул на берег. Лодка, в которой стоял Мэй, слегка покачнулась. Юноша испугался. Поспешно протянув руку, Цзюе-синь помог ему сойти. Цуй-хуань, сойдя на берег, привязала лодку к иве.

Она с фонарем в руке шла первой. За ней следовали Цзюе-синь и Мэй. Они миновали сосновую рощу и вошли на террасу. В трех комнатках павильона, расположенных рядом вдоль коридора, было темно. Лунный свет отбрасывал тени бамбука и зеленицы на узорчатые окна, оклеенные белой бумагой.

— Что это? — испуганно вскрикнул Мэй, вцепившись в плечо Цзюе-синя.

С перил террасы стремительно метнулась черная тень и взлетела на густо заросшую искусственную горку.

— Смотри! — дрожащим голосом воскликнул Мэй.

— Не бойся, это кошка, — ласково успокоил его Цзюе-синь, ему было жаль этого пугливого юношу.

Э.то и вправду была черная кошка. С искусственной горки доносилось ее жалобное мяуканье.

— Я немного испугался, — тихо сказал Мэй, держась за грудь.

— Эта тварь вечно носится по саду и пугает людей. И нас она пугала не раз. А теперь привыкли и не боимся, — сказала Цуй-хуань.

— Мэй, нельзя быть таким пугливым, — заботливо проговорил Цзюе-синь.

Пройдя через калитку, они вошли во внутренний дворик, устланный каменными плитами. У входа горела электрическая лампочка и возвышалась искусственная горка, похожая на ширму.

— Дядюшка Тань, открой ворота, это господин Цзюе-синь. Он провожает молодого барина Мэя, — громко крикнула Цуй-хуань, обойдя искусственную горку.

Слуга Тань-чэн, садовый сторож, откликнулся и вышел с ключами из сторожки. Затем он отомкнул замок, вынул засов и открыл ворота. Цуй-хуань поспешно вышла к воротам и крикнула: «Подавайте паланкин». Когда Цзюе-синь и Мэй вышли за ворота, носильщик паланкина зажигал бумажный фонарь. Они остановились у входа в ожидании.

— Мэй, сегодня мы о многом поговорили. Здоровье у тебя неважное, нужно беречь себя, — еще раз заботливо посоветовал Цзюе-синь, пользуясь оставшимся в их распоряжении временем. Затем, понизив голос, он сказал: — Ни в коем случае не читай больше глупых и бесполезных книг.