Ба Цзинь - Осень

— Вы, тестюшка, правы. Фэн Лэ-шань всегда проповедует национальный китайский дух и громит еретические учения Запада. Сила духа этого непреклонного поборника подлинной науки может удивить бога и растрогать самого сатану. А говорят, что какие-то молокососы-студенты издают где-то газеты, распространяют различные слухи, специально наперекор ему. Куда же это годится — ни уважения к старшим, ни стыда! Смутьяны, да и только! — Го-гуан так распалился, что брызгал слюной на все стороны; казалось, он так и кипел благородным гневом.

— Хорошо сказано! — От удовольствия Чжоу Бо-тао даже хлопнул рукой по колену. На его темном, худощавом лице промелькнула улыбка, верхняя губа с густыми усами приподнялась, отчего щеки еще больше ввалились. — Нынешняя молодежь очень легкомысленна и чванлива — вот ее недостаток. Любят бездельничать, сходят с ума от всего нового, не признают никаких авторитетов — все это пороки нынешнего поколения, взращенные новой системой образования, — словно по книге, так и сыпал Чжоу Бо-тао. — А ведь сочинения древних мудрецов — основа самоусовершенствования. Половины «Луньюй» [18] «Луньюй» — изречения Конфуция и его учеников. Самоусовершенствование, наведение порядка в семье, управление уделом (государством) — конфуцианские догмы, изложенные в этой книге. достаточно было бы, чтобы привести в порядок этот мир. А можно ли добиться самоусовершенствования, не зная книг древних мудрецов? Что уж тут говорить о наведении порядка в семье и управлении государством! — Заметив, что Го-гуан уставился на кончик его носа и вежливо кивает головой, Чжоу Бо-тао самодовольно погладил усы. — Вот я и не хочу, чтобы Мэй учился в новой школе. — Он перевел глаза на оробевшего Мэя, строгим взглядом скользнул по его бледному, худому лицу и продолжал: — Правда, он немного туповат, больших надежд не подает. Но все же он серьезнее, чем большинство современных студентов, — Он слегка улыбнулся. Улыбнулся и Го-гуан. Мэй тоже попытался улыбнуться, но улыбка не получилась. Ему было и стыдно и страшно. Чжоу Бо-тао тут же спрятал улыбку и нахмурил свои густые брови: — Я не привык к этим новым студентам. Вот взять хотя бы Цзюе-миня, моего второго племянника из дома Гао. Терпеть не могу его надменного вида. Всего двадцать лет, а уже очки нацепил, и новые слова с языка не сходят. В последнее время связался с такими же смутьянами, как и сам. Поэтому я и не хочу, чтобы Мэй часто бывал в доме Гао. Сначала я было отпускал его туда. А теперь вижу — к добру это не приведет. Вот и не хочу, чтобы он ходил туда. Ведь это тоже для его счастья! Вот если бы ты, Го-гуан, смог почаще приходить к нам да учить его уму разуму, пожалуй, это пошло бы ему на пользу, — закончил Чжоу Бо-тао, заискивающе улыбаясь.

Го-гуан растянул рот в довольную улыбку, бормоча что-то вежливое в ответ. Но Мэй уже ничего не слышал. Мысленно сравнивая Го-гуана и Цзюе-миня, он чувствовал, что по-прежнему отдает предпочтение брату. Он вспомнил, что читал экзаменационное сочинение Го-гуана об уличных боях в Чэнду на 6-м году Республики. В его усталой голове вновь зазвучали трафаретные фразы: «Наш полководец Лю из Сычуани… Наш полководец Дай из Гуйчжоу…» Мэй чувствовал, что туман застилает ему глаза. Слова отца вселили в него страх, и Мэю вдруг показалось, что в комнате, куда заглядывало жаркое, летнее солнце, более мрачно, чем в холодной пещере.

Чжоу Бо-тао, увлеченному беседой с Го-гуаном, с которым они нашли общий язык, было не до Мэя. Да он и не мог предполагать, что у его сына, которого он сам воспитывал, на душе может быть что-то другое.

— Говорят, в Гуандуне появились какие-то передовые личности, которые переделывают старые истины на свой лад. Дескать, «из тысячи пороков первый — уважение к родителям, из тысячи добродетелей первая — разврат» [19] Искажение старого изречения: «Из десяти тысяч добродетелей первая — уважение к родителям, из десяти тысяч пороков первый — разврат». . Да этих бродяг просто хочется побить, — возмущался Го-гуан.

Чжоу Бо-тао неожиданно вздохнул:

— Да, времена не те пошли. Вот уж поистине ни почета к должности, ни уважения к сану. На отцов и не смотрят, а детей ни во что не ставят. Побольше бы таких горячих поборников старой морали, как Фэн Лэ-шань, тогда можно было бы избежать падения нравов…

— Но ведь он тоже путается с артистами, да и наложницы у него есть… — не выдержал Мэй, которому казалось, что его преследует какое-то многоглазое, страшное чудовище. Но отец не дал ему закончить.

— Не ври, ублюдок! Чего суешься? — набросился он на Мэя с досадой и раздражением, — «Женщина и мужчина да живут вместе!» — бот первооснова человеческих отношений. Не знаешь, а осмеливаешься злословить! Пошел вон!

Мэй не ожидал от отца такой вспышки гнева. С потемневшим худым лицом, зло сверкающими глазами п широко открытым ртом с острыми желтыми зубами отец напоминал Мэю хищника, готового растерзать его. Испуганно вздрогнув всем телом, Мэй, оробев, повторил несколько раз: «Хорошо, хорошо» — и с бешено колотившимся сердцем вышел из кабинета.

Но авторитет отца уже несколько померк в глазах сына. Отец вызывал у него чувство страха, но отнюдь не доверия. Мэй прошел в зал, затем во дворик, стараясь понять, какая же связь между «первоосновой человеческих отношений» и увлечением мальчиками-артистами и наложницами. Так и не поняв этого, он угрюмо бродил по дорожкам. Идти в «комнату новобрачных», чтобы посмотреть, как там идет подготовка, было неудобно. Он направился к Юнь.

Та как раз болтала в своей комнате с Шу-хуа. Согласно обычаям свояченица не должна встречаться с мужем сестры, и девушкам пришлось укрыться в комнате. Они обе не переносили присутствия Го-гуана, но выставить его за дверь было не в их силах. Печальный вид Мэя удивил их.

— Что же ты не с гостем? — спросила Юнь.

— Отец не хочет, чтобы я был там. Он меня выгнал, — тихо пожаловался Мэй.

— Выгнал? Что же ты сделал? — еще больше удивилась Юнь.

— Они разговаривали, ругали новые школы, студентов. Даже Цзюе-миня отец не пощадил. Потом они заговорили о семействе Фэн, ну я и вставил словечко, — простодушно рассказывал Мэй все с тем же выражением смущения и робости. — Не знаю, почему отец вдруг рассердился.

— За что же дядя рассердился на тебя? Что ты сказал? — забеспокоилась Юнь.

— Цзюе-миню досталось? Как же дядя ругал его? — взволнованно и вместе с тем сердито спросила Шу-хуа в один голос с Юнь и встала с плетеного стула, стоявшего у изголовья кровати.

Усевшись на стуле около квадратного столика, стоявшего у дверей, Мэй кратко рассказал все происшедшее.

— По-моему, дядя сходит c ума, — не удержалась Шу-хуа.

— Потише, сестрица, — предупредила Юнь, бросив осторожный взгляд на дверь и окна.