Ба Цзинь - Осень

После того, как блюда с подарками были отправлены, наступила небольшая передышка. К этому времени уже прибыли некоторые ближайшие родственники. Начались разговоры, слышался смех; незаметно наступило время садиться за стол.

Было уже за полдень, когда обрядовые блюда все с тем же музыкальным сопровождением совершили обратный путь к дому Чжоу. Число их несколько увеличилось. Теперь на тридцати шести блюдах было разложено приданое невесты, правда, не слишком роскошное; здесь было все, начиная со шпилек, одеял, одежды и вплоть до мелкой утвари, оловянной и фарфоровой посуды. Были даже несколько книг в старинных переплетах.

Звуки сон [21] Сона — музыкальный инструмент. смешивались с беспорядочным говором. То и дело хлопали двери: один за другим прибывали гости. Многие из них (главным образом женщины), столпившись перед обрядовыми блюдами, расставленными в строгом порядке во дворике и на крыльце, рассматривали приданое.

Пока в большой гостиной по-прежнему заливались соны, в зале началась церемония поздравления. Члены семьи Чжоу и ближайшие родственники один за другим подходили к подушечке для коленопреклонения и опускались на нее. Наступила очередь Цзюе-синя. Как и полагается в таких случаях, он преклонил колени и поздравил старую госпожу Чжоу, дядю Чжоу Бо-тао, его жену и Мэя. Их лица в этот момент были радостны. Лицо же Цзюе-синя выражало усталость; улыбка его была болезненна. Затем он вышел из зала и некоторое время наблюдал, как гости один за другим проходят в зал. Повсюду стояли обрядовые блюда, в которых красовались новые вещи. Взглянув вверх, Цзюе-синь увидел множество разноцветных фонариков. Он не понимал, чем вызвана всеобщая радость. Но ему не пришлось долго удивляться, так так его тут же позвали по какому-то делу.

В этот день Цзюе-синь, как и все члены семьи Чжоу, был в хлопотах до одиннадцати часов вечера, пока не опустел праздничный стол в гостиной. Во всех комнатах дома царил беспорядок. Но Цзюе-синь уже не в силах был что-либо предпринять. Тишина после оживления, хаос после порядка — все раздражало его. Особенно угнетали его розовые шелковые занавеси над головой женщин, вышитые полотнища шелка у притолок дверей и цветные фонарики под карнизами: все это будило в нем печальные воспоминания. Его мачеха и обе тетки все еще расставляли что-то в комнате молодых. Там же были Юнь и Шу-хуа. Он один стоял во дворе; изредка до него доносился их веселый смех. «Почему им так весело? — думал он. — Почему только меня это тяготит?»

С крыльца его окликнули. Повернув голову, он увидел, что чья-то расплывчатая в темноте фигура, словно бесплотная тень, движется к нему. Это оказался Мэй. Подойдя к Цзюе-синю, он участливо произнес:

— Ты, наверно, здорово устал сегодня!

— Да не особенно. — В действительности же он еле держался на ногах от усталости.

Мэй внимательно посмотрел на него, хотел было что-то сказать, но не решился и промолчал. Неожиданно вся его строгость пропала, и он доверительно произнес:

— Я хочу тебя спросить кое о чем, Цзюе-синь. Только ты не смейся. — Цзюе-синь кивнул. Мэй продолжал: — Когда ты женился, тоже все так было?

— Конечно, — машинально ответил Цзюе-синь. Но едва эти слова сорвались у него с языка, как он почувствовал, что наступил предел, что он больше не может сдерживаться. Сновидения, одно страшнее другого, беспрерывно сменялись перед его глазами. Казалось, он никогда не проснется! Ему почудилось, что чья-то рука с острыми когтями схватила его за сердце и царапает, царапает… А сердце болит, сердце кровоточит, и он напрягает все силы, чтобы сдержать боль. — Пойду, — решительно произнес Цзюе-синь и, оставив Мэя, пошел прощаться со старой госпожой Чжоу.

В этот вечер Цзюе-синь вернулся домой один. Госпожа Чжоу и Шу-хуа остались ночевать в доме Чжоу. На следующий день в доме Чжоу должен был состояться «вечер цветов», когда молодых, согласно обрядам, украшают цветами, и Цзюе-синю, конечно, пришлось присутствовать. Зал снова был полон. Освещенный ярким светом больших керосиновых и электрических ламп, Мэй опустился на красную подушечку; кто-то воткнул в его новую камилавку пару позолоченных цветов, кто-то перевязал ему грудь двумя лентами красного шелка. Торжественные слова праздничных песнопений радовали его слух; затем раздались звонкие разрывы хлопушек, которые пускали во дворике. В этот торжественный вечер свадьбы обычно никем не замечаемый Мэй удивлялся, почему все эти дни его считали главной фигурой, и не понимал, что он всего-навсего — марионетка.

Ночью, лежа в новой, мягкой кровати, Мэй долго не мог сомкнуть глаз. Он передумал и хорошее и плохое. Затем он видел два удивительных сна, которые хорошо запомнил, но не знал, к добру они или к несчастью.

Рано утром, открыв глаза, Мэй почувствовал, как сильно колотится у него сердце, и когда встал с постели, его неожиданно охватила такая робость, что он не решался выйти из комнаты, боясь с кем-нибудь встретиться. Но вошла Цуй-фэн и сообщила, что отец желает передать ему какое-то приказание. Желания отца были для него законом, который он не смел нарушить. Ему ничего не оставалось, как последовать за Цуй-фэн.

Вызвав Мэя в кабинет, Чжоу Бо-тао объяснил ему, как он должен вести себя во время предстоящей церемонии, и предупредил, чтобы сегодня он внимательно продумывал каждое свое слово и каждый поступок. Чжоу Бо-тао изображал из себя строгого родителя и был очень доволен собой в эту минуту, совершенно не задумываясь над тем, что его сын больше нуждается в ласке и ободрении.

Так начался для Мэя этот торжественный день. Вместо слов ласки и ободрения, которых он так ждал, ему пришлось выслушать строгие наставления отца. Радость его уменьшилась, а робость увеличилась. Но теперь его лишили даже возможности высказать свое мнение — он мог лишь покорно соглашаться. Буря сломала мачту его челна, и ему оставалось только покориться воле ветра, который нес его в неизвестность.

Жаркое солнце не согрело Мэя; но оно принесло радость остальным. Во всем доме Чжоу царила атмосфера радости. Все лица сияли улыбками, только Мэй был невесел: казалось, это вовсе не его праздник. Мэй лишь играл роль марионетки.

Прибыл свадебный паланкин. Мэю уже приходилось видеть такие паланкины, так что это не было чем-то необычным для него. Но сегодня этот паланкин оказался тесно связанным с его судьбой. Не в силах удержаться, Мэй украдкой несколько раз бросал на него взгляды, каждый раз испытывая какое-то странное чувство.

Пришло время «отправления паланкина». Паланкин поднесли к дверям женского флигеля, где две родственницы зажгли факелы из красной бумаги, пропитанной смолой, и осветили внутренность паланкина, для чего им пришлось нагнуться и заглянуть внутрь. Затем Мэя позвали в зал к алтарю предков, где он отвесил земные поклоны, выражая этим все свое почтение; он путался в свободном халате, а свисавшие ярко красные ленты придавали ему глуповатый вид. Когда он выпрямился, в голове чуть-чуть шумело, и до него, как сквозь сон, донеслось: «Паланкин отправляется». Он слышал также звуки сон, людской гомон, взрывы хлопушек. Сойдя с крыльца, он увидел Цзюе синя, внимательно глядевшего на него. Мэй подошел к нему и только тогда заметил, каким скорбным взглядом Цзюе-синь смотрит на него. Затем он испуганно оглянулся и увидел довольную улыбку на строгом темном лице отца.