Петрюс Борель - Шампавер. Безнравственные рассказы

– Мой Куошер, ты честолюбив, ты сам говорил, ты только что этим хвалился; стоит тебе разбогатеть, и ты отпихнешь от себя бедную негритянку, которая так тебя любит, тебе захочется взять в жены европейку, я чувствую, что теряю тебя.

– Выслушай, Авигея: женщина, которая способна расслабить сильного мужчину, – низкая женщина! Уж не думаешь ли ты, что твои чары достаточно могущественны, чтобы меня к себе приковать? Уж не думаешь ли ты склонить меня слезами? Нет! Твои поцелуи не помогут. Я так хочу. Коушер сказал: «Хочу!». Верь ему, он отдал тебе свою любовь, остался тебе верен. Клянусь богом и словом его, Куошер твой навеки. Не будь подозрительной и ревнивой, он придет и сложит золото к твоим ногам… Плачь, плачь, но не надейся расслабить меня. Прощай!..

Оставшись одна, Авигея быстро поднялась, движимая жестокой ревностью; у нее было такое чувство, что она теряет своего любовника. Она боялась, и уж конечно не без основания, ибо знала его бешеное честолюбие и смелость, знала, что он либо погибнет в этой схватке, либо, выйдя из нее победителем и получив огромную награду, даст волю своим необузданным страстям, своей безумной гордости, и что, возомнив о себе сверх меры и разбогатев, он отвернется, когда она его позовет, что он вытолкнет ее за порог своего нового дома, ее – бедную черную рабыню с добрым сердцем, которой он предпочтет надменных белых красавиц, готовых продавать свои холодные сердца, свои низкие и подлые души любому юноше, на чье добро они зарятся как скорпионы на свою добычу. Боялась она еще и другого: чтобы, набравшись благоразумия, он не поторопился выбрать себе в жены богатую девушку, дабы прибавить к своему состоянию какое-нибудь большое наследство, большое приданое. Бедняжка понимала, что он неминуемо ее покинет, и эта мучительная мысль ее удручала.

Вместо того чтобы вернуться дорогой, которая вела к хижине, словно приняв какое-то внезапное решение, она углубилась в саванну и все шла и шла, направляясь в горы, прячась при приближении островитян, в особенности же избегая встреч с беглыми неграми и с кудхос. Трудный путь через горы, трясины, овраги, через лесную дремучую чащу вконец изнурил ее. Израненные ходьбою ноги отказывались идти. Всю ее пищу составляли плоды растущих по горам деревьев акажу, а пила она воду потоков, в которых и омывала свои красивые ноги, распухшие от ходьбы по раскаленной земле.

На третий день, в часы, что сочинители фортепьянных романсов торжественно именуют сумерками, а госпожа де Севинье попросту зовет «порой меж волком и собакой», [172]в часы, когда природа мрачнеет и укрывается от глаз, словно знатная красавица, опускающая вуаль и становящаяся загадкой для жадных взглядов, в часы, когда меркнут краски, а контуры становятся отчетливее, как причудливые тени на лазоревом штофе обоев, Авигея брела по крутой каменистой тропе, окаймленной, впрочем, даже скорее заросшей лиственницами, опустив голову, как те бедные путники, что к наступлению темноты добираются до предместья и потухшими глазами как утешенья ищут успокоительную вывеску «Постоялый двор». Пот струился с ее лица; она тяжело дышала и, натыкаясь ногой на булыжник, тихо стонала. Тропинка круто поднималась на вершину скалы и огибала ее. Будь путница не так утомлена и не так погружена в свои мысли, она заметила бы на этой вершине неподвижно распластавшуюся темную фигуру, похожую на сломанную мачту затонувшего корабля, а еще больше – на друидический пельван армориканских дюн старой Галлии. [173]Авигея была уже в каких-нибудь трехстах шагах от таинственного существа, когда внезапно все озарилось яркой вспышкой света, за которой последовал выстрел, – раскаты его еще долго отдавались в долинах; в отчаянии она вскрикнула и ничком упала наземь. Тотчас же с быстротою гончей, кидающейся на подстрелянную охотником дичь, черный призрак сбежал вниз по тропинке, устремился прямо к Авигее; при виде ее он в замешательстве отступил, обронив лишь одно слово: «Женщина!». Бия себя в грудь, став на колени, он приподнял ее и уложил на траву. Призраком этим был высоченный негр; в руках он держал длинный карабин, какие бывают у бедуинов, на поясе у него висела большая сабля и охотничий нож.

– Что с вами, женщина, вы ранены? – повторял он, пытаясь смягчить свой грубый голос.

Но Авигея онемела от боли: пуля вошла в голень. Негр приподнял ей юбку и, прильнув губами к ране, стал отсасывать бившую ключом кровь. Какой-нибудь путешественник, если бы ему привелось стать очевидцем этого странного зрелища, без сомнения, подумал бы, что это вампир насыщается женской кровью. Затем он полил водки из своей фляги на листья, приложил эту примочку на рану, а остатками жидкости потер ей виски. Вскоре Авигея открыла глаза и стала осматриваться.

– Не бойтесь, женщина, около вас друг.

– Но это вы меня подстрелили, – ответила она, приподнимаясь и прислоняясь к дереву.

– Не гневайтесь, женщина! У Джека столько врагов, что ему не следует никого подпускать близко к своему убежищу. Я не разглядел, было темно, мне показалось, что я стреляю в мужчину. Простите меня, я ненавижу мужчин, потому что они трусливы и свирепы, и чем свирепей, тем трусливей. Утешьтесь, рана не опасна.

– Вас зовут Трехпалый Джек?… О! Слава богу! Наконец-то я вас нашла, ведь я вас искала.

– А зачем?

– Я Авигея, вы такую не припомните?

– Нет.

– Вы позабыли женщину, что вы спасли два года назад от пикарунов, они увозили ее с собой?

– Так это вы!

– Джек, за вашу голову назначена награда.

– Я это знаю.

– Я вам обязана жизнью, и если я пришла сюда, в эти горы, чтобы вас найти, то для того, чтобы уплатить свой долг. Будьте осторожны, Куошер придет на днях выследить вас и убить, он хочет получить награду.

– Убить меня… – равнодушно повторил Джек.

– Смотрите, не попадайтесь ему, но и не убивайте его, прошу вас!

– Благодарю тебя, женщина, забудь то зло, которое я нечаянно тебе причинил.

– Мне ли еще прощать? Разве я вам не обязана жизнью? Вы только распорядились своей собственностью.

– Чего ты теперь хочешь, женщина? Что мне с тобой делать? Хочешь, отдохни у меня в убежище?

– Вот уже три дня, как я ушла из дома моего господина, он, должно быть, очень беспокоится; если бы не рана…

– О, если дело только за этим, – подхватил Джек, – на вот, возьми себе это на память обо мне и всегда носи на себе, и у тебя будет сила.

Это был заговорный мешочек оби. Осторожно приподняв Авигею, негр взвалил ее на свои крепкие плечи, спустился по тропе и исчез в ветвях акажу. [174]

День начинал брезжить, а между тем все в окрестностях Сент-Энн было объято сном, когда перед жилищем появился Трехпалый Джек с Авигеею на плечах. Он нес ее с такой же легкостью, как девушка несет к источнику кувшин. Приблизившись к хижине, он опустил ее у входа.