Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.2. Марсельские тайны. Мадлена Фера

До двух лет Мадлена была тщедушным ребенком. Она все время находилась между жизнью и смертью. Рожденная умирающей, она сохраняла в глубине своих глаз какую-то смутную тень, которую редко разгоняла улыбка. Отец любил ее еще больше за те недуги, от которых она страдала. Сама слабость этой малютки спасла ее, болезни не могли подчинить себе это маленькое, жалкое тельце. Врачи не раз приговаривали ее к смерти, а она все жила, — так мерцает во мраке слабый свет ночника: кажется, вот-вот он потухнет, но огонек все теплится, не угасает. Когда девочке исполнилось два года, здоровье ее вдруг стало крепнуть не по дням, а по часам, за несколько месяцев развеялась грусть, застывшая в ее глазах, румянец заиграл на щеках, алыми стали губки. То было воскресение из мертвых.

До этого Мадлена походила на бледную безмолвную маленькую покойницу, она не умела ни смеяться, ни играть. Став наконец на ножки, она наполнила дом милым ребячьим лепетом, топотом своих еще нетвердых шажков. Отец звал ее, протягивая к ней руки, и она спешила в его объятия неуверенной детской походкой, такой прелестной у малышей. Фера целыми часами играл с дочерью; он приносил ее в мастерские, где стоял ужасающий грохот машин, — он говорил, что хочет, чтобы она стала храброй, как мальчик. А чтобы рассмешить ее, он находил такие забавные, милые словечки, каких ни одна мать не могла бы придумать.

Одна любопытная особенность, проявившаяся в его дочери, еще более усилила у этого славного человека его безумную любовь к ней. По мере того как Мадлена подрастала, она все больше становилась похожей на отца. В первые дни после рождения, когда она, снедаемая лихорадкой, металась в своей колыбельке, у нее было нежное и печальное личико матери. Теперь, вся трепещущая жизнью, крепкая и коренастая, она походила на мальчишку; у нее были серые глаза и крутой отцовский лоб, и, как отец, она была вспыльчива и упряма. Но в ней навсегда сохранился отпечаток драмы, сопровождавшей ее появление на свет, — какая-то нервная дрожь, врожденная слабость, которая вдруг, среди вспышек детского гнева, доводила ее до изнеможения. Тогда она плакала горькими слезами, делалась совсем беспомощной. Если верхняя часть ее лица запечатлела суровый облик Фера, бывшего рабочего, то мягким рисунком рта, любящей и покорной улыбкой она напоминала мать.

Она росла, и отец мечтал о принце для нее. Он вновь стал заниматься своими мастерскими, но теперь Фера уже знал, куда пойдут его миллионы. Он хотел бросить к ногам своего дорогого маленького божка несметные сокровища. Не довольствуясь больше прибылью, которую приносило его предприятие, он пустился в спекуляцию, рискуя состоянием, чтобы его удвоить. Внезапно цены на железо резко упали, и это его разорило.

Мадлене в ту пору было шесть лет. Фера проявил невероятную стойкость. Удар казался смертельным, но он лишь слегка пошатнулся. У него был быстрый и верный взгляд человека действия, и он рассчитал, что его дочь еще мала и у него еще есть время заработать ей приданое. Но он не мог вновь начать свой гигантский труд во Франции; ему нужно было иное поле деятельности, край, где состояния создаются внезапно и случайно и где он мог бы приложить свою энергию. Решение было принято в несколько часов: он поедет в Америку, Мадлена до его возвращения будет жить в каком-нибудь парижском пансионе.

Фера боролся за каждое су, спасая остатки своего состояния, и ему удалось сохранить ренту в две тысячи франков, которую он перевел на имя дочери. Если с ним случится несчастье, думал он, его дитя всегда будет иметь кусок хлеба. Сам он уезжал всего со ста франками в кармане. Накануне отъезда он привел Мадлену к одному из своих земляков, некоему Лобришону, которого просил присмотреть за девочкой во время его отсутствия. Лобришон приехал в Париж в те же годы, что и Фера; вначале он торговал старой одеждой и всяким тряпьем; потом взялся за торговлю сукнами и нажил на этом деле довольно кругленькое состояние. Фера полностью доверял своему старому товарищу.

Он сказал Мадлене, что вернется в тот же день к вечеру, и когда маленькие ручки нежно обвили его шею, чуть не лишился чувств. Фера вышел, шатаясь, словно пьяный. В соседней комнате он обнял Лобришона.

— Если я умру там, — сказал он ему сдавленным голосом, — будь ей отцом.

Но Фера не суждено было добраться до Америки. Судно, на котором он отплыл, попало в шторм и разбилось у берегов Франции. Мадлена узнала о смерти отца лишь спустя много времени.

На следующий же день после отъезда Фера Лобришон отвез девочку в пансион Терн, который порекомендовала ему одна пожилая дама, его приятельница, как превосходное учебное заведение. Двух тысяч франков ренты с избытком хватало, чтобы платить за пансион, и бывший старьевщик поспешил сплавить туда девочку, ее шумные игры нарушали покойную жизнь, которой так дорожил этот выскочка.

Пансион, расположенный среди обширных садов, был весьма комфортабельным. Дамы, державшие его, принимали небольшое число пансионерок и установили высокую плату, чтобы сюда попадали только девочки из богатых семей. Своим ученицам они давали превосходное воспитание, учили их не столько катехизису и орфографии, сколько реверансам и светским улыбкам. Девушки выходили из пансиона круглыми невеждами, но зато умели появиться в салоне не хуже самой искусной кокетки, вооруженной всеми парижскими чарами. Содержательницы пансиона хорошо понимали, что от них требовалось, и их заведение пользовалось самой блестящей репутацией. Для любой семьи было честью доверить им свою дочь, и воспитательницы усердно старались сделать из девушек очаровательных, прелестных кукол.

Мадлене было не по себе в этой среде. Ей не хватало гибкости и изворотливости, она была слишком шумной и порывистой. Во время перемен она носилась, как мальчишка, ее беготня, взрывы веселого смеха смущали покой столь изысканного заведения. Если бы ее воспитывал отец, он сделал бы ее мужественной, прямой и откровенной, гордой и сильной этой гордостью.

В пансионе воспитанием Мадлены занялись ее маленькие приятельницы, учившие ее быть женщиной. С первых же дней резкие движения и громкий голос девочки не понравились юным куколкам, которые уже в десять лет отлично владели искусством при любых обстоятельствах не мять складочки своих юбок.

Ученицы мало играли: они чинно, как взрослые, прогуливались по аллеям сада; даже совсем крошечные девчушки, ростом с ноготок, уже умели в знак приветствия издали помахать друг другу кончиками пальцев, обтянутых перчатками. Мадлена узнала от этих прелестных куколок много такого, о чем прежде не имела ни малейшего понятия. В укромных уголках сада, около увитой листвой ограды она натыкалась на пансионерок, которые вели бесконечные разговоры о мужчинах; с пылким женским любопытством, уже просыпавшимся в ребенке, она прислушивалась к этим беседам и таким путем преждевременно познакомилась с некоторыми сторонами жизни. Хуже всего было то, что эти девочки, считавшие себя весьма опытными, болтали обо всем, не задумываясь; они с самым решительным видом заявляли о своем желании иметь любовников; они поверяли друг другу свои нежные чувства к молодым людям, с которыми встречались, когда в последний раз приезжали домой; они читали друг другу длинные любовные письма, которые писали во время уроков английского языка, и не скрывали надежды быть похищенными в одну из ближайших ночей. Такого рода разговоры были совершенно безопасны для этих маленьких хитрых и ловких созданий. Но в душе Мадлены они оставили неизгладимый отпечаток.