Ричард Олдингтон - Дочь полковника

– Да, – сказал Джоффри. – По-моему, я видел их в иллюстрированных газетах. А знаете, я испугался, что вам нравятся эти кубисты.

– Ой! – вскрикнула Джорджи. – Как вы могли! Я ни одной такой картины не видела, но, по-моему, они ужасная гадость.

– Ну, для иностранцев они, может быть, и в самый раз, – сказал Джеффри, демонстрируя широту взглядов, – но англичане подобного не потерпят. Может, мы не такие уж умники и не такие уж артистические натуры, но у нас хватит здравого смысла не попасться на такую удочку. Как они могут быть приличными художниками, если не способны рисовать вещи так, чтобы они были похожи на себя, верно?

– Ну, конечно!

– Вот что мне в вас нравится, – начал Джоффри, переходя на другую сторону лужайки, – так это ваш здравый смысл. Вы умны, современны, хорошо одеваетесь и все такое прочее, но вы стараетесь держаться подальше от пакостных лондонских компаний.

Джорджи поглядела на него с безмолвным обожанием – столько похвал, причем искренних, в одном коротеньком замечании!

Конечно, к настоящему высшему обществу они не принадлежат, – продолжал Джоффри. – Просто устраивают так, что попадают во все газеты. Никчемные бездельники, прожигатели жизни – и только. Грязная пена, оставленная войной. Скоро Стране станет от них тошно, и их вышвырнут вон. И чем раньше, тем лучше. Империю создали мы, и мы удержим то, что наше. Мы не станем надрываться до кровавого пота ради компании таких безнравственных вонючек. Возьмите, к примеру, сына Старика…

– Какого старика? – перебила Джорджи.

– Старик – директор моей акционерной компании, – внушительно сказал Джоффри. – Ему принадлежит больше половины акций, да, собственно, он компанию и основал. Получает годового дохода восемь, а то и десять тысяч, если не больше. Ну, так он послал сына учиться в какой-то университет, а тот связался там с пакостной компанией… ну, вы знаете, с дегенератами.

– Дегенератами? – недоуменно повторила Джорджи.

– А, это такая гнусность… я вам не могу объяснить, – поспешно сказал Джоффри. – Как бы то ни было, этот молокосос наотрез отказался заняться делом на плантациях и болтается в Лондоне, пробует пристроиться куда-нибудь актером. С его-то возможностями!

– Как ужасно для бедного отца, – вознегодовала Джорджи.

– Вот так-то! – заключил Джоффри, хотя Джорджи не совсем уловила, что именно было так. А попросить, чтобы Джоффри объяснил, она не успела – из дома вышла Алвина и позвала их пить чай. Но Джорджи все равно чувствовала, что разговор у них был чрезвычайно интересный и поучительный. Как все-таки хорошо, когда у тебя есть умный собеседник!

Умение вести интеллектуальные разговоры было отнюдь не единственным победительным свойством, которое Джорджи открыла в Джоффри. Он, подобно ей, разделял широко распространенную, но по сути своей мистическую страсть ко всяким механическим приспособлениям – этому индустриальному колдовству белых. Гигантское умственное усилие, ценой которого Джоффри извлек себя из болота религии, было потрачено практически зря, так как он тут же угодил в куда более древнюю и миазматическую трясину магии. Преклонение же перед механическими игрушками находило неизменный отклик в душе Джорджи, где оно неразрывно сплелось с извечной женской страстью к побрякушкам.

Обнаружить, что Джоффри – типичный машинопоклонник, не составило бы большого труда: со своими идолами он куда больше возился, чем пользовался ими, и стоило ему купить очередное механическое чудо, как он тут же начинал подумывать о следующем. За кратчайший срок он совершенно преобразил «Омелу». Полковник просил его считать их дом своим, и он вел себя соответствующим образом. Он обзавелся патефоном и не пожалел времени, чтобы разобрать его и снова собрать, проделав это с полнейшим успехом, чем и доказал свой механический гений. Джорджи и он провели много счастливых часов над каталогами пластинок, решая, что купить в Криктоне. И Джоффри вовсе не ограничился танцами и песенками из последних музыкальных комедий. Наоборот, он обогатил их собрание «Шествием гномов» Грига, вагнеровским «Полетом валькирий» и замечательнейшим исполнением «Сердце красавицы» Верди итальянским тенором в нью-йоркской Метрополитен-Опере. Первую пластинку он купил, потому что, как он выразился, эта музычка даст три очка вперед любой другой, остальные же две были приобретены из соображений иного порядка – они (слава механике!) отличались не только громкостью, но и рекордной чистотой записи. Полет валькирий был прекрасно слышен за триста ярдов, а итальянский тенор разносился почти на четверть мили. По вечерам в тех редких случаях, когда патефон не подвергался искусному анатомированию, Джоффри ставил фокстроты и учил Джорджи танцевать под благодушным взглядом полковника. Алвина не желала не только танцевать, но и слушать. Джоффри тщетно пытался найти для нее пластинку, запечатлевшую сцены охоты. И даже преподнесенный ей великолепный и сугубо британский «Лис Ренар» мистера Мейсфилда [115]не умиротворил ее. Она сказала, что лисья травля дело слишком серьезное, чтобы служить долгогривым поэтам темой для насмешек.

Но лишь глубочайшая материнская заботливость и высочайший дар самообладания помешали Алвине взорваться, когда Джоффри вдруг как-то днем вошел в дом с огромным мотком сверкающей медной проволоки и неведомым аппаратом, который показался ей чем-то вроде дьявольского и очень сложного телефона. И, не подумав хотя бы спросить разрешения, Джоффри превратил обитель джентльмена в пошлейшего вида пригородный дом водрузив над ним бесстыдную антенну. Джорджи в полнейшем восторге умоляла Алвину не сердиться. Алвина плотно сжала губы, отправилась (что для нее было истинным подвигом) в долгую одинокую прогулку, но стоически промолчала. Этот радиоприемник неизмеримо превосходил древний ящик в Бунгало Булавайо, но Джорджи не получила от него того удовольствия, которого ждала, потому что Джоффри никогда не бывал удовлетворен приемом и все время возился с лампами и прочим чтобы его улучшить.

Джоффри весьма огорчало и мучило отсутствие электричества и телефона в «Омеле». Как-то утром, застав полковника в саду одного, Джоффри со всей тактичностью коснулся этой темы.

– Отличное утро, сэр.

– Превосходное, – ответил полковник, вслушиваясь в отдаленную дробь выстрелов сэра Хореса и его гостей. – Очень жаль, мой мальчик, что мы не можем предложить вам никакой охоты. Лучше дня, чтобы постоять с ружьем, и не бывает.

– Ну, что вы, сэр! Наверное, что-нибудь в этом смысле мы скоро придумаем. Но я вот что хотел сказать: наверное, вам очень неудобно обходиться без телефона? Мне вчера пришлось поехать на почту, чтобы позвонить в Криктон.