Ричард Олдингтон - Дочь полковника

– Да-а, – произнесла Джорджи. Он заговорил не совсем о том, чего она ждала, на что надеялась. Умолкнув, она провела палкой глубокую борозду в грязи.

– Вы ведь уедете еще до весны, – сказала она наконец.

– Ara. В конце февраля или в начале марта.

– Нам вас будет очень не хватать.

– Спасибо. Мне, конечно, очень приятно, что вы это.

– Мне вас будет очень-очень не хватать.

– Правда? Большое спасибо, что вы так сказали. Послушайте, если бы вы позволили… ну… Я уже давно хочу задать вам один вопрос, но все боялся.

Сердце Джорджи взлетело вверх и словно рухнуло, точно автомобиль, подпрыгнувший на переломе дороги. Неужели? Наконец-то!

– Глупенький! – Она засмеялась. – Так что же это такое страшное, о чем вы хотите меня спросить?

– Ну-у… – протянул Джоффри виновато. – Боюсь, вы сочтете меня чересчур самонадеянным и все такое прочее, но мне жутко хочется, чтобы вы дали мне одно обещание.

Сама того не сознавая, Джорджи прижала руку к груди – У нее перехватило дыхание. Но с истым стоицизмом дочери полковника она ничем себя не выдала и сказала самым спокойным и обычным голосом:

– Разумеется, я буду рада сделать все, что в моих силах.

– Это жутко мило с вашей стороны. По правде говоря, я все думал, какое это было бы одолжение, если бы вы мне писали – раз в месяц или около того и рассказывали бы мне, чем дышат в Англии. Там, вы знаете, чувству ешь себя совсем отрезанным от мира.

Джорджи засмеялась. Смех получился жалобный, но очень мужественный.

– Разумеется, я буду писать.

Они вновь смолкли.

И вдруг Джоффри сказал:

– Знаете что!

– А?

– По-моему, вы преотличная девушка и любой другой дадите два очка вперед.

– Я ужасно рада.

– Я еще ни одной не встречал, которая мне так бы нравилась.

– Неужели? И даже девушка, с которой вы были помолвлены во время войны?

– Она? Это давно кончено. И вы совсем другая.

– Как так – другая?

– Ну-у, не знаю… Свойская и все такое прочее. Ну, знаете, такая девушка, которой можно доверять .

– А!

Джоффри взял ее руку и зажал в своих ладонях. Оба смотрели на закручивающуюся воду, мутную, но по-

дернутую золотом заходящего солнца. Они были донельзя смущены.

– Послушайте, – прервал молчание Джоффри.

– Что?

– Можно я вас поцелую?

– Зачем?

– Ну-у… не знаю. Просто… можно, а?

Джорджи повернулась и поглядела на него. Ей вспомнилась заключительная надпись одного из фильмов, которые они смотрели вместе: «Ее глаза были звезды, сияющие обещанием». И тут же – крупный план заключительного поцелуя.

Джоффри довольно неуклюже обнял ее и поцеловал. Джорджи зажмурила глаза и одной рукой вцепилась в твидовый лацкан его пиджака, как умирающий грешник – в крест. Затем Джоффри сказал без особого волнения:

– Не пора ли нам вернуться? Не то вы простудитесь.

– Да, – ответила Джорджи срывающимся голосом. Она встала и с изумлением обнаружила, что у нее подкашиваются ноги, и вся она точно тает.

Домой они шли, держась за руки, и почти все время молчали.

Вечером, когда они танцевали под наблюдением полковника и кузена, патефон внезапно замедлил вращение диска, скорбно постанывая. Джоффри кинулся к нему и начал крутить ручку.

– Знаете, – сказал он раздраженно, – это ведь жуткое занудство: все время останавливаться и подзаводить его. Жалко, что у нас совсем нет знакомых. Соберись мы компанией, и танцевать было бы веселее, а кто-нибудь стоял бы у машинки и все время ее подкручивал.

– Марджи вернулась, – заметила Джорджи. – И, по-моему, не одна. Она меня просила, чтобы я как-нибудь привела вас к ней. Может быть, заглянем туда завтра и позовем их всех к нам на вечер?

– Преотлично, – ответил Джоффри, опуская иглу на пластинку.

Светские таланты Маржди Стюарт отличались определенным своеобразием. Ей нравилось заполучать на свои субботние спектакли пару-другую звезд. Однако наблюдательностью она не блистала, и частенько приглашенные полузнаменитости друг друга совершенно не выносили. Их она окружала разношерстной компанией молодых людей и девиц, приглашенных в последнюю минуту по телефону более или менее случайно, и по большей части сочетавшихся между собой так плохо, что взаимное жгучее омерзение звезды заодно распространяли и на хор. А затем Марджи горько сетовала, как люди не умеют ценить того, что для них делают, и удивлялась, почему полузнаменитости редко принимали второе ее приглашение. Какая-то темная загадка! Порой она даже начинала подозревать, что более искушенные и давно утвердившиеся охотницы за знаменитостями стакнулись между собой и ведут против нее черные интриги.

Марджи уже успела испробовать спорт, аристократию, адвокатуру и сцену. Но ее королевские адвокаты никогда не занимали сколько-нибудь видного места на газетных страницах, а их младшие коллеги принадлежали к бережливому типу и до Криктона ехали третьим классом, а там пересаживались в вагон первого класса, чтобы выйти из него на следующей станции, где их ждал автомобиль. В сценический период ее гостиная напоминала общую гримерную непризнанных талантов или, точнее, приемную театрального агента, полную нетерпеливых искателей ангажемента. Ей не хватало грубости и пристрастия к алкоголю, чтобы преуспеть с эфебами Спортландии, а голубая аристократия не желала иметь с ней ничего общего. Лучшее, что ей удалось раздобыть, была вдовствующая титулованная дама из Нортумбрии и промотавшийся ирландский граф, чей дом сожгли шинфейнеры. [116]Но ничего хорошего из этого не вышло: вдовствующая дама повернулась к графу спиной, ибо он в свое время был замешан в бракоразводном процессе и выступал свидетелем против ее родной племянницы.

Пока мистер Перфлит, бежав от Цитеры, [117]пребывал в лондонском изгнании, он заманил Марджи в мир искусств. Мистер Перфлит с полной откровенностью признался, что в Англии занятие искусством никогда доступа в свет не открывало – во всяком случае, до тех пор, пока старческий маразм не обезвреживал художника и не делал его абсолютно неинтересным. Но, прибавил он, взобраться по черной лестнице знаменитости – штука тоже недурная: ведь заметную часть светских газетных сплетен поставляли, а то и писали, эти же самые художники. Перфлит не ввел Марджи в круг интеллектуальных англо-католиков, о которых он столь восхитительно поведал Макколу. Это удовольствие он приберегал Для себя – маленькое развлечение в зимние месяцы И вообще они были слишком серьезны и образованны, чтобы терпеть Марджи, а кроме того, всегда делали вид, будто приходят в бешеную ярость, если их фамилии мелькали на столбцах «светской хроники», чего вожделела Марджи. Подобно Джорджи, по несколько иному поводу, они воспринимали это как унижение.