Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

Он закрыл глаза и стал ждать. Это конец, подумал он. Что скажет Лея?

Почувствовал вдруг острую боль в пальце, который прищемил портфелем. Жила на пальце подергивалась. Открыл глаза и при свете фонаря увидел на ногте черное пятно. Ржавчина наверняка попала в кровь.

Дрожки встали как вкопанные. Мимо ехал трамвай. Они находились где-то на Сенаторской. С Вислы дул холодный ветер. У него было такое чувство, будто он внезапно пробудился от тяжелого сна.

Когда дрожки подъехали к мосту на Прагу, Копл немного успокоился. За ним никто не гнался. Наоми, быть может, еще не вернулась, и никто пока крошки засохшей мастики не обнаружил. Замочную скважину наверняка замазал воском задолго до болезни сам старик. И даже если подозрения и возникнут, полицию вызовут не скоро. Копл отер пот со лба. Достал из кармана пачку папирос и, привычным движением прикрыв рукой спичку от дувшего с Вислы ветра, жадно закурил. Откинулся на обитую материей спинку дрожек, вытянул ноги, положил тяжелый портфель на колени и закрыл глаза.

Мост сотрясался от страшного шума. Звенели трамваи, неслись автомобили, громыхали тяжело груженные грузовики. Ломовые извозчики громко кричали и щелкали кнутами. Кучер повернулся к Коплу:

— Куда едем, хозяин?

Копл назвал улицу в квартале от дома, и кучер, огрев лошадь по крупу, пустил ее вскачь. По небу неслись огромные, темные, с красными прожилками тучи, из-за которых время от времени выглядывал месяц. Дрожки проехали мимо дома Копла. Он покосился на подъезд — никого. Поднял воротник пальто и надвинул на глаза шляпу — не дай Бог, его узнают соседи! Из всех окон его квартиры освещено было только одно; Башеле была такой же экономной, как и в первые годы их брака, когда в неделю он зарабатывал всего десять рублей.

— Ну вот, приехали, хозяин. Ух! — крикнул кучер.

Копл вылез из дрожек, дал кучеру пятьдесят копеек и, дождавшись, пока дрожки отъедут, побрел в сторону дома.

Перед дверью он остановился и прислушался. Было слышно, как по кухне ходит, что-то напевая, Башеле. Значит, все в порядке. Он вошел. В кухне было тепло, аппетитно пахли дымящиеся на плите кастрюли. Башеле стояла, нагнувшись, у печи. В ее стройной, худенькой фигурке до сих пор было что-то девичье. Широкое лицо, водянистые глаза, вздернутый нос. Когда Копл на ней женился, она была служанкой, дочерью мелкого торговца. В делах Копла она мало что смыслила и никогда в них не вмешивалась. Целыми днями она кухарила, пекла и бегала по лавкам, стараясь все купить подешевле. Единственным ее развлечением было наблюдать за представлением циркачей, приходивших к ним во двор показывать фокусы, или же слушать уличных певцов. По субботам, после обеда она ездила в Старый город навестить сестру. У соседей Башеле пользовалась репутацией верной жены и любящей матери. Всякий раз, когда Копл собирался не ночевать дома, он говорил жене, что должен уехать по делам хозяина, и Башеле вопросов не задавала. Она не знала даже, что дом, в котором они живут, принадлежит ее мужу. Копл сказал ей, что это Мешулам записал дом на его имя.

«Тут нет ничего противозаконного, — сказал он жене. — Но все равно особенно об этом не болтай». И она не проговорилась ни разу.

«Мой Копл дело знает, — говорила она соседям. — Уж вы мне поверьте».

Когда Копл вошел на кухню, Башеле стояла у плиты, спиной к двери, но сразу сообразила, что это он. Она знала его походку и поняла, что идет муж, еще когда он поднимался по лестнице. Обратила даже внимание, что он не сразу открыл дверь.

— Это ты, Копл?

Башеле повернулась к нему, и кастрюля, которую она держала в руках, чуть не упала на пол.

— Господи помилуй, да ты бледный, как воск. Хуже покойника!

— Кто бледный? Что ты мелешь?

— Белый, как мел! Ты что, болен? Что-то стряслось?

— Ничего со мной не стряслось.

— Что там у тебя в портфеле? Он вот-вот по швам разойдется.

Копл вздрогнул.

— Здесь кто-нибудь был? — спросил он.

— Никого не было. А кто должен был прийти?

— Где дети?

— Бог их знает. Где-то бегают, обувь снашивают.

Копл вошел в темную гостиную, «большую комнату», как ее прозвали в семье, и, не зажигая света, прошел к себе. Здесь он по субботам корпел над своими счетами, здесь думал о Лее. Закурил папиросу, а затем поднес спичку к свече, чтобы от нее зажечь лампу. Сколько Башеле в этой комнате ни прибирала, в ней всегда были свалены вещи, много вещей: желтые сапоги для верховой езды, которые он никогда не надевал, удочка, седло, коллекция тростей, трое старинных стенных часов — сколько бы их ни чинили, они вечно отставали. На столе лежала мандолина. На стене висели календарь и портреты императоров, охотников, генералов, оперных див. Пахло в комнате табаком и кожей. Копл закрыл за собой дверь и задвинул задвижку. Раскрыл портфель и некоторое время смотрел на пачки денег, которыми он был набит. Дрожащими пальцами извлек пачки денег из карманов. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться: ему удалось присвоить гораздо больше, чем он рассчитывал. Пачки банкнот были перевязаны бечевкой или резинкой. В одной такой пачке были одни сторублевые банкноты; только в ней было никак не меньше пяти тысяч рублей.

«Целое состояние!» — пробормотал он себе под нос, не узнавая собственного голоса.

Ему вдруг почудилось, что в комнате есть кто-то еще и этот кто-то внимательно за ним следит. Затрепетал, будто от порыва ветра, фитиль в лампе. Задребезжали оконные стекла. Копл начал было считать деньги, но то и дело сбивался со счета. Он хотел смочить кончики пальцев, чтобы банкноты не шуршали, но не смог — во рту пересохло. Стоял посреди комнаты и озирался по сторонам. Нужно спрятать деньги — и как можно скорее. Но куда? Куда их положить, чтобы те, кто придут с обыском, не смогли их обнаружить? Сундук не годится, печной карниз тоже. И на чердаке, где сложена пасхальная посуда и прочая утварь, тоже не спрячешь… Засунуть под половицу? Нет, этот трюк полиции хорошо известен.

Он подошел к зеркалу и стал на себя смотреть. «Вот ведь черт, — сказал он своему отражению. — Ворюга». Башеле была права: он был и в самом деле белый, как мел. Волосы взмокли от пота. Не хватает только заболеть, подумал он. Погублю все и всех. И тут вдруг до него донесся громкий стук в дверь и быстрые шаги. «Это за мной! Полиция!» Он бросился к лежавшим на столе банкнотам и накрыл их руками, словно защищая от кого-то. И вновь почувствовал жгучую боль в пальце. В дверь громко постучали.

— Кто там? — крикнул он по-польски.

Это была Башеле — она пришла сказать, что ужин готов.

— Чего это ты заперся? — спросила она через дверь. — Лапша остынет.

После исчезновения Адасы ее родители находились в постоянной ссоре. В семейной спальне Нюня больше не ночевал; теперь служанка стелила ему в кабинете. Он допоздна сидел за книгой, читая о том, как Земля оторвалась от Солнца и остыла, как первые живые существа поднялись из ила и как постепенно, вслед за микробами, рыбами и обезьянами, возникли человеческие существа. В сравнении с тысячами миллионов лет, прошедших с тех пор, как Солнечная система появилась из космического тумана, годы, которые он, Нюня Мускат, ползал по поверхности Земли, были не более чем каплей в океане вечности. Там, где сейчас находится Варшава, вполне могло быть море. А там, где сегодня разверзаются бездонные пропасти, когда-нибудь вырастут огромные города. Даже звезды и планеты не способны жить вечно; настанет время, когда погибнут и они. В непрерывно клокочущем котле природы рождаются новые миры, новые живые существа, новые порядки.