Альберто Моравиа - Конформист

Он хотел восстановить в памяти свой визит в дом терпимости в С., когда впервые почувствовал, что Лина существует. Почему женщина, которую он увидел в общем зале, рядом с агентом Орландо, внушила ему такое необычное и сильное чувство? Он вспомнил, что был поражен сиянием ее лба, и понял, что сначала в женщине, а потом в Лине его привлекла чистота, но в проститутке она была унижена и осквернена, а в Лине — торжествовала. Теперь он понял, что отвращение к упадку, испорченности и разврату, преследовавшее его всю жизнь и не смягченное женитьбой на Джулии, может рассеять только сияющий свет, исходящий от лба Лины. Даже совпадение имен — Лино, впервые внушивший ему это отвращение, и Лина, от этого чувства его освобождавшая, — показалось ему счастливым знаком. Так, естественно, стихийно, одной только силой любви, он обретал благодаря Лине нормальность, о которой столько мечтал. Но нормальность не казенную, которой добивался все эти годы, а иную, почти ангельскую. По сравнению с этой светлой, небесной нормальностью тяжкое ярмо взятых им на себя политических обязательств, женитьбы на Джулии, его размеренной и блеклой жизни человека порядка оказывалось лишь обременительной иллюзией, усвоенной им в неосознанном ожидании более достойной судьбы. Теперь он освобождался от нее и вновь обретал самого себя по тем же причинам, которые вопреки собственной воле заставили его этой иллюзии поддаться.

Пока он, сидя на скамейке, предавался этим мыслям, взгляд его вдруг упал на большую машину, которая, спускаясь в направлении площади Согласия, казалось, постепенно замедляла ход. И действительно, она остановилась у тротуара неподалеку от него. Это был черный шикарный автомобиль старинного образца, что подчеркивалось чрезмерным сверканием и глянцем никелированных и латунных частей кузова. "Роллс-Ройс", подумал Марчелло. Внезапно его охватил испуг, смешанный со страшным чувством чего-то знакомого. Где и когда он уже видел эту машину? Шофер, худой, с проседью человек в темно-голубой форме, едва машина остановилась, проворно выскочил и бросился открывать дверцу, и этот его жест вызвал в памяти Марчелло искомый образ: такая же машина, той же марки и того же цвета, останавливается на углу улицы, на соседнем со школой бульваре, и Лино высовывается и открывает дверцу, чтобы Марчелло сел рядом с ним. Тем временем, пока шофер стоял рядом с дверцей, держа фуражку в руке, из машины с предосторожностью показалась мужская нога в брючине из серой фланели, обутая в сверкающий глянцем, словно латунные части автомобиля, желтый ботинок, потом шофер протянул руку, и Марчелло увидел пассажира, с трудом вылезающего на тротуар. Это был пожилой человек, худой и очень высокий, с багровым лицом и еще белокурыми волосами, неровной походкой — помогая себе, он опирался на трость с резиновым наконечником, — и тем не менее поразительно моложавый. Марчелло внимательно наблюдал за ним, пока тот медленно приближался к скамейке, и спрашивал себя, что придает старику моложавость, а потом понял: фасон прически с пробором на боку и зеленый галстук-бабочка, который тот носил с яркой рубашкой в бело-розовую полоску. Старик шагал, опустив глаза вниз, но, когда подошел к скамейке, поднял голову, и Марчелло увидел, что глаза у него голубые, ясные, наивно-жестокие и тоже молодые. Старик наконец с трудом уселся рядом с Марчелло, а шедший за ним следом шофер тут же протянул ему маленький пакет из белой бумаги. Затем отвесил короткий поклон, вернулся к машине и неподвижно застыл на своем месте, за ветровым стеклом.

Марчелло, следивший взглядом за прибытием старика, теперь опустил глаза, размышляя. Ему хотелось бы никогда не испытывать такого ужаса при одном только виде машины, похожей на автомобиль Лино, и уже это было причиной его смятения. Но больше всего его испугало сильное, горькое чувство зависимости, бессилия и рабства, присоединившееся к отвращению. Словно и не прошло столько лет, точнее, они прошли напрасно, и он все еще был прежним мальчиком, а в машине его поджидал Лино, и он собирался сесть туда, подчиняясь приглашению мужчины. Марчелло казалось, что его вновь шантажируют, но только теперь это делал не Лино, приманивая его пистолетом, а его собственная, все помнящая и смятенная плоть. В ужасе от этого внезапно вспыхнувшего тревожного огня, который он считал погасшим, Марчелло вздохнул и машинально пошарил по карманам в поисках сигарет. Тут же чей-то голос сказал по-французски:

Сигареты?.. Вот, пожалуйста.

Он повернулся и увидел, что старик красной, слегка дрожащей рукой протягивает ему непочатую пачку американских сигарет и смотрит на него странно: одновременно повелительно и доброжелательно. Марчелло, в смущении не поблагодарив, взял пачку, поспешно открыл ее, достал одну сигарету и вернул пачку старику. Но тот, забрав сигареты, властным жестом опустил их в карман пиджака Марчелло и сказал с намеком:

— Это вам… оставьте их себе.

Марчелло почувствовал, что краснеет, потом бледнеет из- за смешанного чувства гнева и стыда. К счастью, взгляд его упал на собственные башмаки: они были белыми от пыли и деформировались от долгой ходьбы. Тогда у него мелькнула мысль, что старик, вероятно, принял его за какого-нибудь бедняка или безработного, и гнев его утих. Просто, без всякой нарочитости, он вынул пачку из кармана и положил ее на скамейку между собой и стариком.

Но старик не заметил этого, Марчелло больше не занимал его. Он открыл пакет, который дал ему шофер, и вынул оттуда булочку. Он разломил ее медленно, с трудом, дрожащими пальцами и бросил на землю несколько кусочков. Тут же с одного из деревьев, затенявших скамейку густой листвой, слетел жирный откормленный и наглый воробей. Подпрыгивая, он подобрался к хлебу, повертел головой, оглядываясь вокруг, потом клюнул и начал жадно подбирать крошки. Старик бросил еще три-четыре куска, и другие воробьи слетели с веток на тротуар. С дымящейся сигаретой во рту, прикрыв глаза, Марчелло наблюдал за сценой. В старике, хотя и сгорбленном, с трясущимися руками, было что-то юношеское, точнее, не требовалось большого усилия, чтобы вообразить его юным. В профиль, глядя на красный капризный рот, большой прямой нос, светлые полосы, падавшие на лоб почти мальчишеской прядью, можно было представить, что в молодости он был довольно привлекателен — один из тех нордических атлетов, что соединяют девичью грацию с мужской силой.

Погруженный в себя, задумчиво свесив голову, старик раскрошил воробьям всю булочку, затем, не двигаясь и не поворачиваясь, все так же по-французски спросил:

— Откуда вы?

— Я итальянец, — коротко ответил Марчелло.

— Как же я об этом не подумал! — воскликнул старик и в живом раздражении хлопнул себя по лбу. — Я как раз спрашивал себя, где я мог видеть такое лицо, как ваше, такое совершенное… глупец… в Италии, черт возьми!.. А как вас зовут?