Ивлин Во - Мерзкая плоть

(„Это на случай, если картину приобретут в Штатах, — сказал полковник. — Линкольншира, у них там, кажется, нет, но все же уточнить не мешает“.)

Появился угол дома в Даутинге, из окон валил дым. Старый священник в лихорадочном темпе передавал стоявшим поблизости ребенка за ребенком. („В доме пожар, — объяснил полковник. — Это мы устроили совсем просто — жгли какое-то снадобье, которое Айзекс привез с собой. Вонь стояла невыносимая“.)

Так события в фильме сменялись в течение примерно получаса. Одна из особенностей картины состояла в том, что в самых драматических и важных для развития сюжета местах лента, казалось, крутилась особенно быстро. Крестьяне бежали в церковь, как наэлектризованные; любовники пулей влетали в окна и вылетали обратно; лошади мелькали перед глазами, как автомобили; восстания происходили так мгновенно, что их едва успевали заметить. Зато эпизоды спокойные, статичные — разговор в саду между двумя священниками, миссис Весли на молитве, леди Хантингдота, спящая в своем замке, и т. п. — тянулись нестерпимо долго. Даже полковник Блаунт обратил внимание на этот изъян.

— Здесь, пожалуй, можно кое-что вырезать, — сказал он после того, как Весли просидел за сочинением памфлета четыре с половиной минуты.

Когда пленка кончилась, все с облегчением зашевелились.

— Очень, очень мило, — сказал жена пастора. — Очень мило и поучительно.

— Поздравляю вас, полковник, картина захватывающе интересная. Я понятия не имел, что жизнь Весли была так богата приключениями. Надо будет перечитать Леки [20] Леки, Уильям Эдвард (1838–1903) — английский историк. Особенно известен его капитальный труд „История Англии в XVIII веке“. .

— Просто божественно, папа.

— Большущее вам спасибо, сэр. Я получил огромное удовольствие.

— Что вы, что вы, это не конец, — сказал полковник. — Есть еще четыре катушки.

— О, это хорошо. — Я так рада! — Великолепно. — Да?… Но досмотреть картину им не удалось. В самом начале второй части — когда в Америке леди Хантингдон, переодетая ковбоем, спасает Весли от краснокожих индейцев — произошла одна из тех неприятностей, от которых не застрахованы и самые современные суперкинематографы. Что-то вдруг затрещало, вспыхнула длинная голубая искра, и свет погас.

— Экая досада, — сказал полковник. — Что там еще? Сейчас как раз будет такое интересное место.

Он принялся энергично теребить свои шнуры, в спешке обжигая пальцы. Публика сидела в темноте. Потом дверь отворилась и вошла горничная со свечой.

— Прошу прощения, мэм, — сказал она. — Света нет во всем доме.

Пастор торопливо вышел в коридор и попробовал выключатель. Он несколько раз щелкнул им вверх и вниз, постучал по нему, как по барометру, легонько подергал его.

— Видимо, пробка перегорела, — сказал он.

— Ну, знаете, уважаемый, это не дело, — сказал полковник сердито. — Без электричества я показывать фильм не могу. Вы уж как-нибудь его почините.

— К сожалению, тут потребуется монтер, а вызвать монтера можно не раньше понедельника, — сказал пастор не по-христиански холодным тоном. — Да, мне уже ясно, что нам с женой и всему моему дому предстоит провести рождественские праздники в темноте.

— Признаться, — сказал полковник, — я этого не ожидал. Я, конечно, понимаю, что для вас это так же огорчительно, как для меня. Но все-таки…

Горничная принесла несколько свечек и велосипедный фонарь.

— Последние, сэр, — сказала она. — А лавки только в понедельник откроются.

— Полагаю, что в таком случае мое гостеприимство вам больше не требуется, полковник? Хотите, я позвоню в Эйлсбери и вызову вам такси?

— Что такое? Такси? Да это просто смешно — вызывать такси из Эйлсебри, чтобы проехать четверть мили.

— Миссис Литлджон едва ли захочется идти пешком в такую погоду.

— Может быть, правда вызвать такси, папа?

— Разумеется, если вы предпочитаете переждать… метель, возможно, утихнет. Но не думаю, чтобы вам улыбалось сидеть здесь вот так, в темноте.

— Нет-нет, вызывайте такси, — сказал полковник. По дороге домой он сказал: — Я совсем было решил дать ему на праздник две-три наши лампы. А теперь и не подумаю. Это надо же — гнать такси за семь миль, чтобы проехать несколько сот ярдов. Да еще в сочельник. Жалуются, что народ мало ходит в церковь, а чего же и ждать, когда у них у самих такое понятие о рождественском братстве. И я-то еще старался, привез ему показать мою картину…

Наутро Адам и Нина проснулись под Адиной веткой омелы и услышали гудящий над снегом рождественский благовест. „В церковь, люди добрые, в церковь поспешайте“. Накануне они повесили на видном месте по чулку, и Адам положил Нине в чулок флакон духов с пульверизатором, а она ему — два галстука и безопасную бритву новой марки. Ада принесла им чай и поздравила с праздником. У Нины были приготовлены подарки для обоих Флоринов, но про Аду она забыла, поэтому подарила ей свои духи.

— Радость моя, — сказал Адам, — они стоят двадцать пять шиллингов — записаны в магазине Астри на счет Арчи Шверта.

Крошки от хлеба они высыпали на подоконник, прилетел снегирь и стал их клевать. В таком духе прошел весь день.

Завтракали Адам и Нина в столовой одни. На поставленных в ряд спиртовках грелись серебряные блюда с омлетом, жареной куропаткой, пловом, почками, рыбой и булочками; был там еще окорок, холодный язык, солонина и маринованная селедка. Нина съела яблоко, Адам — несколько гренков.

Полковник Блаунт спустился сверху в одиннадцать часов, облаченный в серый фрак. Он поздравил их с праздником, и они обменялись подарками. Адам подарил ему ящичек сигар, Нина — большую иллюстрированную книгу о современном кинематографе. Он подарил Нине брошь с мелкими бриллиантиками, принадлежавшую ее матери, Адаму же — календарь с цветной картинкой — бульдог, курящий трубку, — и строкой из Лонгфелло на каждый день года.

В половине двенадцатого они пошли в церковь.

— Преподам ему урок истинно христианского всепрощения, — сказал полковник (однако с начала до конца проповеди демонстративно читал свою Библию).

После службы они навестили нескольких арендаторов. Флорин еще накануне обошел их и оставил пакеты с провизией. Арендаторы были очень рады познакомиться с мужем мисс Нины. Многие из них помнили его мальчиком и отметили, что он изменился прямо до неузнаваемости. Они взахлеб напоминали ему про всякие компрометирующие эпизоды из детства Рыжика, главным образом случаи жестокого обращения с кошками.

После второго завтрака они пошли смотреть праздничные украшения в людской.

Это был обычай, освященный временем, и Флорины, соблюдая его, развесили в комнате бумажные вымпелы, прикрепив их к газовым рожкам. Ада ушла обедать к родителям, жившим в деревне среди заправочных колонок, так что Флорины ели индейку и плумпудинг вдвоем.