Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

Джим все прикладывался и прикладывался к бутылке, и время от времени вроде как ума лишался, начинал раскачиваться из стороны в сторону, орать чего-то, но каждый раз приходил в себя и опять брался за бутылку. Ступня его здорово распухла, да и нога тоже, однако мало по малу виски его сморило, и я решил, что он поправится, хотя, по мне, так змеиный яд намного полезнее папашиного виски.

Он пролежал четыре дня и четыре ночи. А после опухоль спала и Джим поднялся на ноги. Я решил, что в жизни больше не притронусь к змеиной коже, знаю теперь, чем это кончается. А Джим сказал, что, небось, в следующий раз я ему поверю. И еще он вот что сказал: коснуться змеиной кожи, значит накликать такую большую беду, что для нас она, может, еще и не вся вышла. Сказал, что он лучше тысячу раз посмотрит через левое плечо на молодую луну, чем змеиную кожу тронет. Ну, я, в общем-то, и сам уже так думал, хоть и считал раньше, что взглянуть через левое плечо на молодую луну — самый опрометчивый и дурацкий поступок, какой только можно вообразить. Старый Хэнк Банкер как-то проделал это, да еще и хвастался потом, какой он молодец, а меньше чем через два года полез с пьяных глаз на дроболитную башню, сверзился с нее и расшибся, что называется, в лепешку. Его и похоронили-то не в гробу, а зажатым между двумя амбарными дверьми. Я, правда, своими глазами этого не видел, но так мне рассказывали. Папаша рассказывал. И произошло это из-за того, что он, дурень, вот так вот на луну посмотрел.

Ну и вот, дни шли, река вернулась в берега, и едва ли не первое, что мы сделали, — насадили ободранного кролика на крюк перемета, поставили его и изловили сома величиной аж в человека — шесть футов два дюйма, а весу в нем было больше двухсот фунтов. Понятное дело, вытащить мы его не могли, он бы нас запросто в штат Иллинойс зашвырнул. Поэтому мы просто сидели на берегу и смотрели, как он дергался и рвался, пока не пошел на дно. В животе у него мы нашли медную пуговицу, круглый шар и множество всякой дряни. Шар мы разрубили топориком, смотрим, а в нем катушка. Джим сказал, что она, видать, долго в животе пролежала, коли успела так обрасти и в шар превратиться. В городе мы бы за этого сома хорошие деньги выручили. Там такую рыбу несут на рынок и на вес продают и каждый покупает по куску, — мясо-то у сома белое, как снег, и жарится хорошо.

На следующее утро я сказал, что мне как-то скучно стало, тупею я тут помаленьку, надо бы встряхнуться. Сказал, что, пожалуй, переплыву реку, прокрадусь в город и выведаю, что там творится. Джиму моя мысль пришлась по душе, однако он сказал, что реку мне лучше переплыть в темноте и вообще держать ухо востро. А потом подумал-подумал и говорит: может, тебе стоит подобрать в нашей добыче какую-нибудь подходящую одежду и девочкой переодеться? Это тоже была хорошая мысль. Укоротили мы с ним одно из ситцевых платьев, я подвернул штанины выше колен, влез в него. Джим застегнул сзади крючочки — в самый раз мне это платье пришлось. А еще я напялил летнюю шляпку и завязал ее тесемки под подбородком, так что заглянуть в лицо мне стало не проще, чем в печную трубу. Целый день я практиковался, осваивал новый наряд и понемногу привык к нему, — правда, Джим сказал, что походка у меня какая-то не девчачья и что зря я все время задираю подол и руки в карманы штанов сую. Я принял его слова к сведению и скоро совсем освоился с платьем.

А как только стемнело, отплыл в челноке к иллинойскому берегу.

Пересекать реку я начал неподалеку от переправы, и течение снесло меня к низовой окраине города. Я привязал челнок и пошел вдоль берега. В окне домишки, который долгое время оставался нежилым, горел свет. Я подкрался к окну, заглянул в него. Женщина лет сорока вязала при свете стоявшей на голом сосновом столе свечи. Не знакомая мне женщина — выходит, приезжая, ведь в городе не было человека, которого я не знал бы в лицо. Ну, это мне было на руку, потому как я уже начал побаиваться, что кто-нибудь признает мой голос и разоблачит меня. А эта женщина, если она провела в нашем городке хотя бы два дня, сможет рассказать мне все, что я хочу узнать — и я стукнул в дверь, сказав себе: главное, не забывай, что ты девчонка.

— Войдите, — сказала женщина, и я вошел. А она говорит: — Возьми стул.

Я присел. Она оглядела меня маленькими, блестящими глазками и спрашивает:

— Ну, и как же тебя зовут?

— Сара Уильямс.

— А где ты живешь? Здесь рядом?

— Нет, мэм. В Хукервилле, в семи милях отсюда вниз по реке. Я оттуда пешком шла и очень устала.

— И проголодалась, я полагаю. Сейчас я что-нибудь найду.

— Нет, мэм, я не голодна. Дорогой на меня такой голод напал, что я зашла на ферму, милях в двух отсюда, так что есть больше не хочу. Я потому так и припозднилась. Матушка моя заболела, а денег у нас нет, да и ничего нет, вот я и иду, чтобы рассказать об этом моему дядюшке, Эбнеру Муру. Матушка говорит, он здесь живет, на верхнем конце города. Вы его знаете?

— Нет, да я пока и никого из здешних не знаю. Я тут еще и двух недель не прожила. До верхнего края города путь не близкий. Ты лучше заночуй у меня. Снимай шляпку.

— Нет, — говорю, — отдохну у вас немного и пойду. Я темноты не боюсь.

Но женщина сказала, что одну меня не отпустит, а вот скоро вернется ее муж, может быть, часа через полтора, и она попросит его проводить меня. А потом принялась рассказывать о своем муже, и о родне, которая живет вверх по реке, и о той, что живет вниз по реке, и о том, что раньше они с мужем были людьми зажиточными, и что не стоило им перебираться в этот город, от добра добра не ищут, — и так далее, и так далее, я уж решил, что зря к ней зашел, ничего я от нее про городские дела не узнаю; но в конце концов, она добралась до моего папаши и до убийства, и я вмиг навострил уши. Она рассказала, как мы с Томом Сойером нашли шесть тысяч долларов (правда, по ее словам выходило — десять), и про папашу рассказала, какой злосчастный он был человек, и про меня, тоже злосчастного, а там и до места, где меня убили, добралась. Я и говорю:

— А кто же это сделал? У нас в Хукервилле про это много разговоров ходило, но только мы не знали, кто убил Гека Финна.

— Ну, я так понимаю, что и здесь многим тоже хотелось бы узнать, кто его убил. некоторые считают, что сам старый Финн и убил.

— Да что вы… неужели?

— Поначалу почти все так думали. Он и не подозревает, как близок был тогда к виселице. Однако через день все передумали и решили, что это дело рук беглого негра по имени Джим.

— Так ведь он …

Я примолк. Решил, что лучше сидеть тихо и слушать. А она продолжала, даже и не заметив, что я ее перебил:

— Негр сбежал в ту самую ночь, когда убили Гека Финна. Так что за его поимку объявили награду — триста долларов. А заодно и за старика Финна — двести. Понимаешь, утром после убийства он приехал в город, рассказал обо всем, и на пароходе, который труп искал, сплавал, а после вдруг исчез. Его, видишь ли, как раз в тот вечер линчевать собрались, ну, он и дал деру. Вот, а на другой день выяснилось, что и негр тоже сбежал и что в последний раз его видели в десять вечера, совсем незадолго до убийства. Тогда уж, сам понимаешь, все на него думать стали. А на следующий день, когда все только о негре и говорили, возвращается старый Финн, идет к судье Тэтчеру, закатывает скандал, денег требует, чтобы устроить на него облаву по всему Иллинойсу. Судья дал ему немного, так он в тот же вечер напился, и таскался по городу с парочкой очень неприятных на вид чужаков, а потом куда-то запропал вместе с ними. Ну и с тех пор не возвращался, и многие теперь думают, что и не вернется, пока шум не уляжется, что сам же он сына и убил и подстроил все так, чтобы свалить вину на грабителей, а после получить деньги Гека без всякого затяжного суда. Кое-кто говорит, правда, что у него на такое ума не хватило бы, а я себе думаю: ну и ловкач же он. Отсидится где-нибудь с годок, а после вернется — и дело в шляпе. Доказательств-то против него никаких, знаешь ли, нет, а к тому времени все стихнет, вот и получит он деньги Гека, как пить дать.