Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

— Пьян, наверное, был, вот все и перепутал.

— Вообще-то, его и вправду покачивало, ну да что ж теперь. Надо идти. Как раз к утру до Гошена и доберусь.

— Подожди минутку, я соберу тебе немного еды, перекусишь дорогой. Наверняка же есть захочешь.

Ладно, собрала она мне еду, а после и говорит:

— Скажи-ка, если корова на земле лежит, на какие ноги она опирается, чтобы подняться, на передние или на задние? Ну, не задумываясь — на какие? Передние или задние?

— Задние, мэм.

— Хорошо, а лошадь?

— Лошадь на передние, мэм.

— А с какой стороны дерево мхом обрастает?

— С северной.

— Ладно, а вот если пятнадцать коров пасутся на склоне холма, сколько их в одну сторону смотрит?

— Все пятнадцать, мэм.

— Ну хорошо, похоже, ты и вправду на ферме работал. А то я думала, что ты меня опять за нос водишь. Так как же тебя зовут-то, по-настоящему?

— Джордж Питерс, мэм.

— Ладно, Джордж, только ты уж постарайся это запомнить. А то назовешься, прощаясь со мной, Александром, а когда я поймаю тебя на вранье, заявишь, что тебя Джорджем Александром зовут. И старайся не показываться женщинами на глаза в этом твоем старом платьице. Девочка из тебя никудышная, хотя мужчину тебе одурачить, может быть, и удастся. Благослови тебя Бог, дитя, и если снова будешь нитку в иголку вдевать, то не держи кончик нитки неподвижно, и не пытайся надеть на нее игольное ушко, — женщины обычно держат неподвижно иголку, а нитку в ушко вставляют, а мужчины делают наоборот. И когда бросаешь что-нибудь в крысу или еще в кого, привставай на цыпочки, а руку над головой заноси да промахнись футов на шесть-семь. Рука должна быть прямой от плеча, как будто в нем шарнир какой сидит, это только у мальчиков в броске и запястье, и локоть участвуют и руку они при этом за спину заводят. Да, и еще запомни, если девочке бросают что-нибудь на колени, она ловит это, раздвигая их, а не хлопая, как ты, одним о другое. То, что ты мальчик, я поняла еще когда ты нитку в иголку вдевал, все остальное было проверкой — для верности. А теперь топай к своему дядюшке, Сара-Мэри-Уильямс-Джордж-Александр-Питерс, и если попадешь в какую беду, пошли весточку миссис Юдит Лофтус, это я, и я постараюсь тебя вызволить. Держись все время берега реки, да когда отправишься бродяжничать снова, не забудь чулки с башмаками прихватить. Дорога вдоль реки идет каменистая, боюсь, собьешь ты ноги, пока доберешься до Гошена.

Я прошел вверх по реке ярдов пятьдесят, а потом вернулся назад — челнок мой сильно ниже дома стоял. Запрыгнул я в него и давай грести что было мочи. Поднялся вдоль берега вверх по реке, чтобы меня потом на верхний край острова вынесло, а там и пошел поперек течения. Шляпку я выбросил, она мне по сторонам смотреть мешала, точно шоры. Почти добравшись до середины реки, я услышал, как в городе начали бить часы. Я остановился, прислушался, звук был негромкий, но на воде различался ясно — одиннадцать. Высадившись на верхнем краю острова, я, хоть и здорово вымотался к тому времени, но передышки себе не дал, а побежал в чащу, на прежнюю мою стоянку, выбрал там место повыше да посуше и развел на нем большой костер.

Проделав это, я снова запрыгнул в челнок и, вовсю работая веслом, спустился на полторы мили вниз, к нашему лагерю. Выскочил на берег, взобрался по лесистому склону на пригорок и влетел в пещеру. Джим спал. Я растолкал его и говорю:

— Вставай, Джим, да поскорее! Нельзя терять ни минуты. За нами вот-вот придут!

Джим ни о чем спрашивать не стал, даже и слова не произнес, но по тому, как он в следующие полчаса выбивался из сил, видно было, до чего я его перепугал. Через полчаса все наше мирское богатство уже лежало на плоту, оставалось только отплыть из закрытой ивами заводи, в которой он стоял. Горевший в пещере костер мы загасили в самом начале, а после этого даже свечу не зажигали.

Я забрался в челнок, отошел немного от берега, огляделся, однако, если к острову и шла какая лодка, я ее не увидел, да в темноте и при звездах многого не разглядишь. Потом мы забрались на плот и поплыли в безмолвных тенях к окончанию острова, — так и не сказав друг другу ни слова.

Было, наверное, около часу, когда мы, наконец, оказались ниже острова, — плот наш полз еле-еле. Если бы лодка нагнала нас, мы перескочили бы в челнок и рванули к иллинойскому берегу, но лодка не появилась, и слава Богу, потому как мы даже не подумали уложить в челнок ружье, донки, еду какую-нибудь. Мы так спешили, что вообще ни о чем не думали. Хотя держать все на плоту, было, конечно, глупо.

Я рассчитывал, что те двое, как приплывут на остров, наверняка найдут разведенный мной костер, а после просидят всю ночь невдалеке от него, поджидая Джима. Ну, так или иначе, за нами они не погнались и, если мой костер их все же не одурачил, то я в этом не виноват. Я сделал, чтобы надуть их, все что мог.

Едва начало светать, мы пристали к стрелке у большого изгиба иллинойского берега, нарубили тополевых веток и завалили ими плот, чтобы он казался издали заросшей впадиной в песке. Стрелка — это такая длинная наносная коса, и наша поросла тополями, частыми, как зубья бороны.

Миссурийский берег был в тех местах гористым, иллинойский порос густым лесом, а самая быстрина шла близко к миссурийскому, поэтому мы не боялись, что кто-нибудь проплывет вблизи нас. Мы пролежали на стрелке весь день, наблюдая за плотами и пароходами, шедшими под миссурийским берегом, и за теми, что с натугой поднимались вверх по середине огромной реки. Я уже передал Джиму мой разговор с женщиной, и он сказал, что она очень умная, что если бы она нас искать взялась, то не стала бы сидеть в засаде у моего костра, нет, сэр, она прихватила бы с собой собаку. Ладно, говорю, а чего ж она тогда мужу насчет собаки не сказала? Джим ответил, что об заклад биться готов, — ко времени, когда мужчины собрались отплыть на остров, ей это уже пришло в голову и она отправила их обратно в город, за собакой, потому-то они время и потеряли, а иначе мы не сидели бы сейчас на косе милях в шестнадцати-семнадцати ниже города — нет, сэр, нас бы уже свезли в этот самый город. Я ответил на это, что не изловили нас — и ладно, а уж по какой такой причине, мне оно без разницы.

Как только начало смеркаться, мы высунули головы из тополевой рощи и оглядели реку — ни вверху, ни внизу никого видно не было, поэтому Джим снял несколько досок плотового настила и соорудил из них уютный такой шалашик, в котором мы могли укрываться от ветра и дождя, да и вещи наши хранить, чтобы они не намокали. Он и пол в шалаше настлал, примерно на фут возвышавшийся над плотом, так что волны, которые пароходами поднимаются, не могли захлестывать наши одеяла и прочее имущество. В центре шалаша мы насыпали дюймов на пять-шесть земли и обложили ее, чтобы не рассыпалась, бортиком, — теперь можно было, если наступит мокреть или холод, разводить в шалаше костерчик, и никто его с реки не заметит. Еще мы сделали запасное рулевое весло, — на случай, если те, что у нас уже были, зацепятся за топляк и сломаются или еще что. А на носу плота закрепили короткую палку с развилкой и повесили на нее старый фонарь, — мы думали зажигать его всякий раз, как увидим идущий с верховьев пароход, чтобы он на нас не налетел; если пароход шел снизу, фонарь зажигать не требовалось, — ну, разве что пароход отмель огибал, — однако вода стояла еще так высоко, что низинные берега оставались под ней, и низовые пароходы старались уйти со стрежня туда, где течение было потише.