Марк Твен - Приключение Гекльберри Финна (пер. Ильина)

— Дело было не в мели, мель нас почти не задержала. У нас головку цилиндра сорвало.

— О Господи! Пострадал кто-нибудь?

— Нет, мэм. Только негра одного убило.

— Ну, это вам повезло, потому что, бывает, и люди калечатся. В позапрошлом году, под Рождество, твой дядя Сайлас возвращался из Новорлеана на стареньком «Лалли Рук», так там тоже головка цилиндра сорвалась и человека изувечила. По-моему, он даже умер потом. Он баптистом был. Твой дядя Сайлас знает в Батон-Руж одну семью, которая дружила с его семьей. Да, вспомнила, он и вправду умер. У него началась гангрена, ему даже ногу отрезали, но и это не помогло. Посинел он весь и помер с надеждой на жизнь вечную. Говорили, что на него смотреть страшно было. А дядюшка твой каждый день в город ездит, тебя встречает. И сегодня поехал, час назад, не больше, теперь уж с минуты на минуту воротится. Да ты наверняка его по дороге встретил — немолодой такой, с…

— Нет, тетя Салли, я никого не встретил. Пароход на самой заре пришел, я оставил багаж на пристани, побродил по городу, потом по окрестностям, — чтобы время скоротать, не хотел к вам спозаранку являться, — и сюда другой дорогой пришел.

— А на кого ж это ты багаж оставил?

— Да ни на кого.

— Так ведь его украдут, дитя мое!

— Я его так запрятал, что не украдут, — говорю.

— Но как же тебе удалось в такую рань позавтракать на пароходе?

Вопрос был непростой, однако я вывернулся:

— Капитан увидел, как я на палубе стою, и сказал, что надо бы мне съесть чего-нибудь, прежде чем на берег сходить — ну и пошел со мной в кают-компанию, а там меня накормили досыта.

Мне совсем уж не по себе было, так что я и слушал-то ее вполуха. И все время думал о том, как бы исхитриться отвести детишек в сторонку, да и выведать у них, кто же я такой. Но куда там — разговором заправляла миссис Фелпс, и болтала она, не закрывая рта. И очень скоро у меня холодок по спине побежал, потому что я услышал, как она говорит:

— Но что это я расстрекоталась-то так? — ты ж мне еще и про сестру ни слова не сказал, и про других тоже. Давай-ка я помолчу, а ты рассказывай — все-все и про всех: как им живется, чем они занимаются, что просили мне передать, все до последней мелочи, какую вспомнишь.

Ну, думаю, влип — и по самые уши. До этого времени Провидение мне помогало, однако теперь я увяз, и очень крепко. Пытаться сочинить что-то бессмысленно, придется сдаваться. Ладно, решил я, рискну еще разок и скажу всю правду. Но не успел и рта раскрыть, как она схватила меня, затащила за кровать и говорит:

— Он вернулся! Пригнись пониже, вот так, хорошо, теперь он тебя не заметит. И не высовывайся пока. Я его разыграю. А вы, дети, ни слова!

Еще того лучше, думаю я. Да что ж теперь проку волноваться, — только и осталось, что сидеть спокойно и готовиться к той минуте, когда меня громом пришибет.

Старика я лишь мельком увидел, когда он в дверь вошел, а потом его кровать от меня заслонила. Миссис Фелпс подскакивает к нему и спрашивает:

— Приплыл он?

— Нет, — отвечает ей муж.

— Госссподи ! — восклицает она. — Что же с ним такое стряслось-то?

— Даже представить себе не могу, — говорит старик, — и должен сказать, меня это ужасно беспокоит.

— Беспокоит его! — говорит она. — Да я того и гляди с ума сойду! Нет, он наверняка приплыл, а ты просто проворонил его по дороге. Ну конечно, так и есть — я это нутром чую.

— Да не мог я его проворонить, Салли, и ты это прекрасно знаешь.

— Но как же тогда… господи, а что сестра-то скажет? Нет, он непременно приплыл, а ты его прозевал. Он…

— Ох, Салли, не расстраивай ты меня, мне и так уж тошно. Совсем я не понимаю, как быть. Голова кругом идет и, должен тебе признаться, что-то мне страшно становится. Однако приплыть он ну никак не мог и я его прозевать тоже. Ужасно, Салли, — просто ужасно — не иначе, как с пароходом его что-то случилось!

— Постой-ка, Сайлас! — там, на дороге! — по-моему, едет кто-то!

Он бросился к окну у изголовья кровати, и миссис Фелпс получила шанс, которого ждала. Она отскочила к изножью, нагнулась и вытянула меня из-за спинки. И когда он обернулся от окна, тетя Салли уже стояла, улыбаясь и вся светясь, точно горящий дом, а я робко стоял рядом, обливаясь потом. Старик вытаращил глаза и говорит:

— А это еще кто?

— Неужто не догадываешься?

— Ни вот столечка. Так кто же?

— Том Сойер!

Честное слово, я чуть сквозь пол не провалился! Впрочем, времени, чтобы изумляться, у меня не осталось — старик схватил меня за руку, и стал трясти ее, и тряс, и тряс, а жена его пританцовывала вокруг, смеясь и плача, а потом оба они принялись засыпать меня вопросами о Сиде, Мэри и вообще о семье.

Однако их радость с моей и в сравнение не шла, я ж словно родился заново, так приятно было узнать, наконец, кто я такой есть. Часа два они меня допрашивали и, в конце концов, язык мой устал до того, что почти уж и не ворочался; я им столько всего наплел о моей семье — ну, то есть, о семье Сойеров, — что на шесть таких семей хватило бы. Рассказал и про то, как у парохода сорвало в устье Уайт-ривер головку цилиндра, и как ее меняли целых три дня. И правильно сделал, в самый раз получилось — они ж не знали, сколько времени занимает такая починка. Да замени я ее хоть головкой болта, мне и это сошло бы с рук.

С этой стороны все вроде как уладилось, но имелась и другая, и она меня сильно беспокоила. Оно конечно, быть Томом Сойером легко и приятно, однако вскоре я услышал, как пыхтит на реке идущий вниз пароход, и всю эту легкость с приятностью точно ветром сдуло. Я сказал себе, а ну как на этом-то пароходе Том Сойер и плывет? И что если он заявится сюда и выкрикнет мое имя, прежде чем я успею ему подмигнуть, дать понять, что на мой счет лучше помалкивать?

Нет уж, это мне ни к чему, совсем ни к чему. Нужно перехватить его по дороге сюда. И я сказал Фелпсам, что, пожалуй, съезжу в город за моим багажом. Старик хотел отвезти меня туда, но я сказал — не надо, с тележкой я и сам управлюсь, на что ему лишние хлопоты?

Ну и поехал я в тележке к городу и, проехав с полпути, вижу, навстречу другая катит, а в ней, разумеется, Том Сойер сидит. Я дождался, когда тележки поравняются и говорю: «Стой!» — и тут у него рот открылся, что твой сундук, да так открытым и остался. Сглотнул он раза три-четыре — с трудом, точно у него в горле пересохло, — и говорит:

— Я же тебе ничего плохого не сделал. Сам знаешь. Так зачем ты возвратился меня изводить?

Я отвечаю:

— Да я и не возвращался ниоткуда, потому как не помирал .

Услышал он мой голос и немного успокоился, но не совсем. Говорит:

— Ты только меня не обманывай — я бы тебя обманывать не стал. Дай честное индейское, что ты не привидение.