Василе Войкулеску - Монастырские утехи

двор префектуры Бузэу; посуда звенела у него за спиной, как колокола собора, а сам он кричал

во всё горло: «Лудим кастрюли!..» К нему тотчас же спустился сам исправник Мардаре, и они

торговались, как цыгане, битый час, пока не договорились о полуде медной посуды.

Прошло ещё немного времени, и один из людей Эгона привёз венгру весть, будто видел, как

Амоашей ввёл белую лошадь в конюшню заброшенного имения на окраине деревни Падина.

Эгон подкрутил бравые усы, собрал свиту и, не медля отправившись к имению, устроил засаду

за холмом у деревни. Оттуда он через подзорную трубу принялся разведывать, что творится в

конюшне.

К вечеру он разглядел в трубу белого коня, взметнувшегося на дыбы, и какого-то человека,

который его едва сдерживал. Мелькнули как молния и исчезли. Коня и человека поглотила

конюшня. Но Эгон взвыл от радости. С трудом дождался он ночи и дал своим команду скакать к

конюшне, зажатой кольцом скотных дворов. Он сам первым перемахнул через стену, а за ним

остальные, точно привидения, окружили конюшню. Прислушались, потом Эгон подтянулся до

окна и, согнувшись, чтобы спрыгнуть внутрь, упал в объятия верзилы, который подстерегал

его. И вдруг из конюшни, со двора, изо всех углов откуда ни возьмись толпою хлынула стража

во главе с исправником; они схватили конокрадов, крепко-накрепко связали их и отправили в

погреб. Так гордец Эгон вместе с полюбовницей и всеми своими людьми попал в капкан,

расставленный без труда валахом. Хитрости потоньше конокрад хранил для священника. Скрутив

венгра, он лишь потирал руки. На попа же облизывался, как на лакомство.

Весть о провале Эгона тут же разнеслась среди конокрадов. Теперь священнику опять открылась

дорога. Он хоть знал, с какой стороны ему грозит большая опасность. Значит, надо беречься

властей и Амоашея... Священник призвал на совет Скороамбэ. Венгр, дурак, решил, что перед

ним скакун с Амоашеем. Он и не понял, что всё это был обман, что и лошадь и человек —

приманки. Но это доказывало, что конокрад близко, что он работает потайно и бьёт сильно и

наверняка. Следовало быть осторожнее.

Скороамбэ опорожнил мешок с донесениями... С конокрадом он встретился в Галаце. Они

удалились в трактир, где Амоашей хотел напоить его, чтобы вытянуть из него сведения о

священнике и других старых его товарищах, а особливо — о русском. Скороамбэ притворился

пьяным и пошёл нести всякую околесицу. А когда речь зашла о краже коня, то изложил свои

подозрения по поводу батюшки. Тут Амоашей якобы засмеялся своим заливистым смехом и

сказал:

— Куда ему, замухрышке, ни в жизнь он такого не сделает... И никогда ему не додуматься до

этой затеи с привидением. Тут видна рука человека храброго и хитрого... Скорей всего, это

Эгон, посланный своими людьми. Или я, а? Ты меня не подозреваешь?

Тут он будто снова улыбнулся Скороамбэ.

И, расплатившись, тотчас же исчез — как наваждение. Позже Скороамбэ признал Амоашея в

хромом чернеце, в меднике с кастрюлями за спиной. Но выслеживал издали, чтобы конокрад не

распознал его, иначе лежать ему в сырой земле!..

— Где он? — алчно выспрашивал поп.

Всё в Галаце. Посему он тотчас же заподозрил, что если конокрад вертится там, то уж, без

сомнения, у него с Яни на дороге назначены встречи... И уж конечно, по поводу скакуна.

Стало быть, и конокраду прискучило жить под таким надзором и захотелось его избегнуть и от

заботы избавиться.

Священник, довольный, поддакивал.

И Скороамбэ рассказал священнику, какие предпринял меры. Прежде всего заслал в

помощники конюха к Яни своего человека, серого, ничем не приметного парнишку, который

притворился дурачком. Он состоял при лошадиных хвостах, блюдя их чистоту, и прислуживал

за столом батракам стоя, точно боярам. Водку таскал им целыми ведрами. Ему дан наказ

смотреть во все глаза и в особенности слушать во все уши.

Скороамбэ, подвязав седую бороду и волосы, подобрав благопристойную валашскую одежду,

снарядил телегу, запряжённую двумя молодыми бычками, погрузил на неё бочку цуйки и

полный бочонок уксуса и пригнал всё это к конюшне Яни. День и ночь сидел он там в своей

крытой телеге, набитой сеном, и, как паук, плел паутину вокруг тех, кто входил и выходил из

конюшни.

— Жду, что мне попадётся монах или медник... Вот и жалко терять здесь время,— заключил

Скороамбэ и поспешно вышел, пообещав подавать вести.

Оставшись один, священник надолго задумался. И решил: нечего ждать от других известий.

Давно миновала Малая Пречистая. Священник — теперь прямой, как свеча, в одежде

липованина, метёлка бороды подстрижена и подкрашена в золотисто-жёлтый цвет, за спиной

сеть — смешался с толпой бродяг и рыбаков Галаца. Ночи проводил он в землянке, скрытой в

полях созревающей кукурузы, волны которой с трёх сторон наступали на город, готовые

поглотить его.

Там, растянувшись на земле и подложив руки под голову, он глядел в небо — как кружатся в

хороводе звёзды, и задремывал поздно, завидуя сну казака, забившемуся, вроде барсука, в

землянку.

Утром и вечером он держал путь к телеге валаха, где не спеша выкушивал стопочку водки или

наполнял штоф сливовым уксусом для мамалыги с варёной рыбой.

От эдаких мучений и от ожидания его одолела болотная лихорадка и трясло каждые два дня с

такой силой, что зубы у него стучали, как костяное било. Он дрожал мелким бесом, но думал о

том, что все его страдания окупятся сполна.

Скороамбэ напал на след Амоашея. Парнишка из конюшни выведал, что там втайне готовятся

принять дорогую лошадь. Петля затягивалась. Однажды ночью, когда подвыпивший казак в

сотый раз объяснял, как он вырастил Мурада — холил и лелеял его больше, чем царевича во

дворце,— глядь: перед ним откуда ни возьмись Скороамбэ. Он узнал, что старший конюший

получил от Яни приказ подвести на заре к его крыльцу коляску в сопровождении двух

вооружённых конюхов верхами. Это поведал сам конюший батракам за стаканчиком цуйки:

ему, сказал он, грек открыл, что должен встретиться с одним купцом для покупки жеребца... Но

застенчивый купец не хотел вводить свой товар в город. Он просил разрешения встретиться за

городской чертой на скошенном кукурузном поле, у бывшего турецкого редута. Уговорились

быть там на восходе солнца. И чтобы конюший вместе с двумя верховыми попридержал купца,

если у того возникнут иные намерения.

Из того, что сказал конюший — как это передал парнишка,— для Скороамбэ стало совершенно

ясно: конокрад уговорил грека принять коня вдали от людских глаз. У него не хватило

смелости привести скакуна в город даже ночью. Может быть, чувствовал слежку.