Василе Войкулеску - Монастырские утехи

что иное, как бедность». Только несколько кур копошилось в песке. Я покликал его. Он вышел

неохотно, но, узнав меня, обрадовался. Это был крепкий старик, сухопарый, высокий и

костлявый, мрачный, с горящим взглядом, густыми, падающими на лоб волосами, широкими,

похожими на лапы, руками с растопыренными пальцами. Лицо оливковое и продолговатое,

почти без растительности, едва очерченное ошейником редкой колючей бороды; было в нём

что-то таинственное, печальное и вместе с тем неистовое.

И я понял, почему он был грозой для всех и изгоем в селе, где его ненавидели и свистели ему

вслед. Судя по лицу, он казался человеком ненормальным, сошедшим со страниц Ломброзо [7] Чезаре Ломброзо (1836—1909) — итальянский психиатр и криминалист, известный своими трудами .

Говорили, будто от его тела исходил дух дикого зверя и будто никто не может вынести ни

этого запаха, ни взгляда Волкаря. Я пытался понять, что правда из той хулы, которую возводят

на него люди, обвинявшие его во многих грехах и преступлениях, но особенно в том, что он

нарочно насылал волков, наводил порчу на домашний скот. А другой раз и сам превращался в

волка и выходил на людей, чтобы растерзать их.

Волкарь принял меня неумело, но почтительно, без низких поклонов, с достоинством и

самообладанием, которые произвели на меня впечатление. Я подошёл к нему близко.

Действительно, сильный запах. Не знаю, приходилось ли вам сдирать кожу со змеи? Так вот, у

неё запах мышьяка, пронзительный запах. Но, думаю, у Волкаря запах исходил от меховой

безрукавки, в которую он был одет, и от пояса, тоже мехового, стягивавшего его тонкую, как у

юноши, талию.

Он пригласил меня в своё логово. В очаге горел огонь, и в котле варились какие-то травы. Лавка

была покрыта шкурами диких зверей. Везде мех: медвежий, волчий, козий.

Я спросил его, чем он охотился. Он сказал, что все шкуры старые. Большая часть от отца и от

деда, другие — с незапамятных времен, когда и он ещё, как все охотники, ходил с ружьём. Но

теперь он состарился и не может целиться, а потому охоту бросил. Так, иногда поймает силком

или капканом какую-нибудь лису, повадившуюся за домашней птицей, или — и того реже —

отнимет с помощью дубины добычу у волка, как это случилось с козочкой, за которую враги

потащили его на суд. Но чем старше он становится, тем тяжелее живёт. И поскольку делается всё

слабее, то ждёт, что как-нибудь хищники разорвут его самого.

Я воспользовался его рассказом о хищниках и прямо признался ему, что меня очень

интересуют его связи со зверьём, в особенности с волками. Из-за того я сюда и пришел. Человек

посмотрел на меня не мигая и промолчал. Я сказал ему, что пришёл с дружескими чувствами и

не собираюсь шпионить за ним или его допрашивать. Что я сам занимаюсь чем-то вроде

заклятий, с помощью которых вызываю духов — я и на самом деле занимался спиритизмом,—

и прошу его открыть мне свои знания и умение. Он отнекивался, мол, на него возводят

напраслину, он знает и может не больше, чем другие люди, хотя и разговаривает с волками и

понимает их язык.

— Ты знаешь язык волков? — переспросил я.

— Да, сударь. Я выучил его ещё малым ребёнком.

— Как и от кого?

— Сперва от деда и от отца, они тоже его знали.

— Они тоже знали?

— Да... Мой дед и отец были лесниками. Они жили в лесах, и рядом с ними росли волки — они

забирали их ещё детенышами. Я родился и вырос среди волчат, с ними ел, играл, а то и дрался,

пока поздно ночью не возвращались из чащи мои домашние. Вот посмотрите: и сейчас ещё видны

шрамы от волчьих когтей.

И он открыл волосатые руки, все изъеденные шрамами,— сплошное сплетение вен, бугров и

узлов.

— А твоя мать? — спросил я.

— У меня не было матери,— ответил он коротко.

— А жена?

— Жена моя — дуплистая липа в лесу.

Я видел, что коснулся больного места, и переменил разговор.

— А зачем твои держали волков?

— Так, со скуки,— ответил он, горько усмехаясь.

— И только?

— И ещё они защищали свою берлогу от людей и зверей.

Я продолжал смотреть на него вопросительно.

— И иногда помогали на охоте,— добавил он.— Но как только они вырастали и им приходила пора

любить, они рвали цели и убегали назад в лес, отказавшись и от дружбы, и от хорошей жизни.

— Ты хочешь сказать, что они были чем-то вроде собак?

— Хищники, сударь, они и есть хищники. Нет возможности их как следует приручить. У отца одни

шрамы были на руках и на ногах от их укусов. Надо прежде накормить их до отвала, а потом уж

подойти погладить и вынуть у них из пасти добычу.

Так, от признания к признанию, и Волкарь пообещал взять меня с собой в какую-нибудь

подходящую ночь и показать, как он управляется с волками.

Он выбрал ночь святого Андрея, когда волки берут свою годовую порцию добычи. Каждому

определена своя жертва — мужчина, женщина или ребёнок,— которую волку разрешается

съесть. И только. На домашних животных и на другую добычу счёт не ведётся. С ними всё

делать позволено, а вот что до людей — тут уж довольствуйся своим пайком. Это был, отметил

я для своего исследования, своего рода закон, обломок древнего установления о

доисторической охоте. Я выведал у него и про другие суеверия и ереси, он отвечал мне

откровенно и умно.

Этот человек, освистанный и оклеветанный, внушал мне не столько жалость из-за своего

одиночества и заброшенности, на которые его обрекло изгнавшее его общество, сколько

напряжённый интерес: своей дерзостью в борьбе за жизнь, силой, принесшей ему победу над

враждебным миром людей, оборачивавшихся для него настоящими зверями.

Когда я уходил, он хотел дать мне шапку свежих яиц. Я отказался. Он быстро вытащил из

сундука роскошную шкурку куницы. Её я тоже не принял. Он понял, что я пришёл не за

дарами, и не настаивал.

Договорились, что в канун дня святого Андрея я зайду за ним. Мне не хотелось, чтобы село

знало о моих делах и вмешивалось в мою жизнь. До того времени оставалось недели три. Не

могу сказать, что я забыл о встрече. Но интерес мой упал настолько, что я не рвался, плюнув на

мороз, выходить из дому.

Меня одолевали другие заботы. Главным образом я ожидал срочного ответа из Бухареста, от

которого зависел мой перевод в трибунал. Следовало бы поехать туда, чтобы поторопить

перевод, но было некого за себя оставить. Так что об обещании Волкарю думать мне было

недосуг.

Но однажды ночью я проснулся от воплей и криков; всё село было на ногах. Два волка с

удивительной наглостью пробрались к зданию суда, где я жил, и пытались выкрасть поросёнка

у судебного пристава. Тут я решил сдержать слово и на следующий вечер с ружьём за спиной