Василе Войкулеску - Монастырские утехи

повсюду.

Так ничего и не добившись, мы снялись с места и перешли через перевал назад к

стойбищу, где оставалась часть моего багажа. Там я должен был распроститься с

Бужором.

Когда мы поднялись на лысую вершину горы, заря у горизонта была точно кипящая

молочная пена, готовая расплескаться на огонь.

Мы прибыли перед полдником. Стадо разбрелось по седловине горы до самого леса и

гуляло под надзором орла, кружившего над ним в небесной лазури. Чабаны от мала до

велика собрались внизу у котла в ожидании мамалыги.

Чтобы не уезжать в Бухарест с пустою лентой, я решил быстро, пока готовится еда,

снять фильм с пастухами, лачугами и горным видом, украшенным стадами, которые

выглядели весьма живописно в окружении альпийских вершин.

И вот я скликал отовсюду чабанов; они подошли, выстроились в линейку, опираясь на

свои отполированные палки. Бужор стоял в отдалении, стараясь остаться

незамеченным. Он не хотел сниматься и ждал только момента, чтобы уйти. Теперь,

разлучённый со своим лесом, он казался обыкновенным, незаметным, почти

банальным. Чабаны, теснившиеся вокруг меня, здоровые и плечистые верзилы, шутили

наперебой, но время от времени всё же искоса поглядывали в его сторону. Я не

обращал на него внимания... Бужор же, как всегда скромно молчавший, старался

сжаться, исчезнуть.

И вдруг до нашего слуха долетел приглушённый топот — точно издалека спешил

верховой. Мы посмотрели вдаль. Стадо за оврагом перестало жевать, коровы подняли

головы, и вдруг из-за опушки леса, вниз по склону прокатилось устрашающее мычание.

Прямо на нас во весь опор — так что под ней гудела земля — неслась корова, вскинув

вверх хвост и раскачивая рогами. Пастухи испуганно расступились,

— Бешеная,— произнёс кто-то.

— В такое время не может быть бешеной. Что-то другое.

Корова, как громадная скала, катилась сквозь ряды своих соплеменниц, и те яростно

фыркали, бодали рогами землю, готовые последовать за нею. Крики и мычание

наполнили котел долины. Быки ревели так, точно их резали.

Внезапно пастух, взобравшийся на пень, крикнул: «Медведь!» Все сгрудились по краям

загона, у скотных дворов. Корова была уже в каких-нибудь десяти саженях — здоровая,

белая, она бежала в смертельном испуге, ища защиты у чабанов.

— Медведь! — крикнул и другой чабан.

Я всё ещё стоял посреди двора и искал глазами зверя, преследовавшего корову, когда в

воротах загона показалось нечто чудовищное... Бужор, который возник рядом со мной

как из-под земли, едва успел оттащить меня и втолкнуть на скотный двор.

Сперва я не понял, в чем дело. На меня бежали сросшиеся два зверя. Только когда они

молнией пролетели мимо, мне стало ясно: корова несла на спине вцепившегося в нее

медведя. Он впился когтями ей в затылок и пригибался, пытаясь прокусить корове

шею. Но это ему не удавалось. И голова медведя кружилась от быстрого бега и от

судорог жертвы. Корова была очень сильная, с невероятным упорством она

напряжением своих железных мышц стряхивала с себя голову зверя.

Слабость медведя проистекала ещё и из другого. Он пытался вскочить на корову как

всадник, но ему не удалось подпрыгнуть настолько, чтобы сесть на неё верхом, а потом

вытянуться на ней как следует. Он так и висел, вцепившись в шею, а задние лапы его

болтались из стороны в сторону от толчков коровы, которая брыкалась что было силы

и, казалось, готова была перевернуться через голову,

И всё же медведь не выпускал из когтей своей добычи.

Всё это я осознал позже. А тогда я видел лишь чудовищные гонки и слышал страшный

рёв и мычание. Корова сделала на наших глазах круг — точно бык на арене — и начала

второй. Никто не тронулся с места. Чабаны застыли по сторонам и ждали, когда

животное, прибежавшее к ним за помощью, исчезнет, унося на спине в ущелье своего

дикого седока.

В страшном шуме можно было различить вопли какой-то женщины. Она узнала свою

корову и принялась оплакивать её, звать по имени, рвать на себе волосы.

Тогда вдруг Бужор кинулся вперёд и быстро закрыл ворота. И как раз вовремя.

Подобно всё сметающему потоку, разъярённое стадо, наклонив головы, ринулось,

чтобы атаковать медведя. Двинься они на нас, они стёрли бы и нас в порошок вместе с

амбарами и всем прочим. Поток, остановившись у закрытых ворот, разделился надвое,

обтек загон снаружи, с грохотом направляясь в глубь долины.

Корова совершала теперь третий круг. Бужор подстерегал её с толстым колом в руках.

Едва корова оказалась перед ним, он молниеносно выскочил вперёд и кинул ей под

ноги палку. Животное споткнулось, упало, некоторое время продолжая ползти, потом

уткнулось мордой в землю и затихло.

Бужор отошёл на два шага в сторону и остановился в ожидании, опираясь на топорик.

Корова по-прежнему не двигалась, только втягивала окровавленными ноздрями пыль.

Медведь пришёл в себя. Он выпустил из когтей корову и встал на задние лапы. Он был

выше человеческого роста. Сперва он огляделся, точно собираясь бежать. Но, заметив

Бужора, пошёл на него. Человек сделал шаг назад и вдруг, поднявшись на цыпочки,

вскинул двумя руками тесак и с глубоким стоном быстро опустил его на голову

медведя. Удар — и зверь осел на четвереньки, протянув передние лапы к врагу,

который повис на тесаке, вонзённом в череп, что топор в колоду.

Люди, продолжая держаться поодаль, смотрели как зачарованные. Бужор выдернул

тесак из черепа медведя и позвал на помощь.

Все кинулись к нему; медведя положили рядом с коровой. Это была гигантская

медведица с медово-жёлтой шерстью.

— Долгонько будут ждать её медвежата,— произнес старший чабан, ощупывая медведицу

и глядя на неё с сожалением.

— У неё малые медвежата? — спросил я.

— Да...

— Откуда вы знаете?

— Видно по набухшим соскам. Она для них еду добывала.

Бужор помрачнел; я посмотрел ему в глаза. Он, видно, прочитал в моём взгляде упрёк.

— Если бы она на меня не кинулась, я б не убил её,—ответил он вслух на мои мысли.—

Дал бы ей перепрыгнуть через частокол — пускай шла бы себе с миром.

— А почему ты не побежал к нам в укрытие?

— Она кинулась бы за мной и догнала бы. Или, что ещё хуже, набросилась бы на

другого... И потом — чем эта несчастная виновата?

И он показал на распростёртую на земле корову, по изодранной в клочья туше которой

всё ещё пробегала дрожь; женщина, на коленях перед ней, плакала.

Уходя, он вытер о шерсть медведицы свой топор, шкуру же подарил мне. Я подарок

принял, но был неутешен, что, имея под рукой всё кинематографическое снаряжение,

при свете дня упустил случай снять свой коронный фильм — своеобразную охоту в