Василе Войкулеску - Монастырские утехи

приносящими ему донесения,— своего рода местными стражниками и

управляющими...

Бужор сдержал данное мне слово: было солнечно и тепло. Он даже заставил вылезти из

земли цветы, и женщина, стеснявшаяся меня меньше, чем его, собирала мне букеты.

Перед Бужором она выказывала смирение, как перед святым, и, прислуживая ему,

закрывала подбородок и в особенности рот уголком платка, дабы его не касалось ее

греховное дыхание... Впрочем, кто знает почему?

Однажды в отсутствие Бужора Иляна — видно, и она устала от скитаний — отважилась

поучить меня:

— Почему вы не попросите, чтобы он сам поймал вам глухарей? Надо же когда-нибудь

отсюда выбраться...

— Значит, он может! — воскликнул я.

— Может, а то как же?.. Он дома в клетке их держит.

— Дома? Что-то не видел. Почему ты мне не показала?

— Да сейчас выпустил. Он только зимой их держит.

— Должно быть, при курах вместо петухов,— пошутил я.

— Какое! Они ведь дикие. А перья на хвосте — все двенадцать — одно другого красивее.

Только Бужор теперь не хочет.

— Не хочет?

— Нет... Он их жалеет. Он детеныша лани держит в конюшие, только пока тот не

подрастет.

— Капканом ловит? — спросил я.

— Капканом? Бужор? Что вы!.. Он собирает по лесам и дает приют всем убогим зверям,

пока они не окрепнут. Тогда он их отпускает.

— Выходит, у него что-то вроде скита для немощных. Зверей привечает, как его матушка

убогих женщин,— заметил я.

— Правильно, именно скит,— обрадовалась моим словам Иляна.— Он долго не мог

отделаться от одного медвежонка, тот гостил у него несколько месяцев... Избаловался

зверь от хорошей пищи да человеческой ласки. Несколько раз уходил в чащу. А как

соскучится — возвращается к логову Бужора. Собаки уж знали его и не лаяли. Точно

околдованный был.

— А теперь больше не приходит?

— Нет... Видно, нашёл себе пару, завёл семью и жена не пускает.

— Чья?

— Жена медведя...

Иляна говорила всё это о зверях с той естественностью и уверенностью, с какой

говорят об односельчанах, о ближайших соседях...

— Не иначе как он посвящённый,— заключила она.

Когда появился Бужор, я попросил его поймать мне несколько глухарей, как он это

делает для себя.

— Я узнал о ваших чарах и вашей силе,— пытался я польстить ему, разжечь его

честолюбие и тщеславие.

Бужор, как обычно, отмалчивался.

Тогда я стал напоминать ему обо всех медведях и козочках, о которых мне прожужжала

уши Иляна. Он задержал на ней укоризненный взгляд.

— Никакое это не колдовство, сударь.

— Не колдовство? — вспылил я.— Как же так, мы здесь почти три недели, облазили все

горы и не нашли даже следа глухарей, а вы, оказывается, стаями их держите у себя в

клетке? Вы это могли бы мне объяснить?

— Очень просто. Зимой, когда их засыпает снегом, глухари, как кроты, прорывают в

сугробах длинные ходы и, свернувшись в клубок, ждут конца снегопадов. Многие

погибают там с голоду и холоду или попадаются лисам и рысям, которые умеют их

откапывать. Найдя такие тайники, я глубоко засовываю в них руку и вытаскиваю этих

закоченелых бедняг. Потом я приношу их домой и не выпускаю до оттепели... Дольше

я их не задерживаю — мне нечего с ними делать.

— А козочки? — недовольно воскликнул я.

— Козочки? Несчастные! Я беру козлят, которые потерялись, когда волки преследовали

их мамаш. Искусанные хищниками козочки, увечные, измученные голодом лани...

Звери сами идут к тебе, ищут защиты. Достаточно поманить их пучком свежего сена.

Их приручают несчастье и суровый климат.

Глаза Бужора смягчились, и язык развязался при воспоминаниях о лесных драмах.

— Когда не можешь нести их на руках и на ногах они не держатся,— продолжал

Бужор, как будто рассказывая не о себе,— то кладёшь их на носилки

из еловых веток и волочишь до дому. Они не шелохнутся! А поднимаешь их — они

утыкаются холодным носом в твою руку.

И Бужор снова замолчал, поглаживая, точно дикого барашка, снятую кэчулу. Я

растерянно слушал его, и в моём воображении, точно мираж, вставал миф, сотканный

вокруг этого человека.

В конце концов мы решили уйти. В последнюю ночь Бужор предпринял отчаянную

попытку. Мы поднялись выше, в молодой лесок, и выбрали для засады полянку,

окружённую хрупкими березками, в центре которой стояла старая ветвистая пихта. До

того как забрезжила заря, мы пробрались туда сквозь темноту леса. Я остался на

опушке у киноаппарата. Бужор змеёй прополз до пихты и словно слился с нею,

растворился у её ствола. Как ни таращил я глаза, было невозможно понять, где он. И

вдруг сквозь мёртвую тишину прорвался магический ток глухаря. Лес принял его с

изумлением и отослал далеко в уснувшую темноту.

Второй, третий раз птица со всеми подробностями повторила своё колдовство —

щелкая, бормоча, запинаясь и, наконец, издав звук пронзительно-острый, словно

точили на бруске косу. Потом замолчала.

И вот из кустарника вспорхнула дрожащая тень и опустилась на ветку дерева. Но

ничего не было видно. Можно было скорее угадывать. Чёрное подвижное пятно

покачивалось среди ветвей на фоне зари. Что это — призрак знаменитой птицы?

Сердце моё замерло, я затаил дыхание.

Всё вокруг меня застыло в упрямом ожидании.

Через несколько мгновений тень разрослась и будто удлинилась, и оттуда снова

донеслось пение. Один раз, два и три, птица оттачивала горло, точно косу о камень, и

вдруг захлопали крепкие невидимые крылья... Но я всё ещё не мог снимать. Ведь нужна

была вспышка магния или яркая электрическая лампа, а об этом я и не подумал. Я был

уверен, что зрелище продлится до рассвета. Пронзительная песня прозвучала еще

несколько раз. Но безответно.

Звёзды надо мной задрожали, казалось, они вот-вот осыплются, повиснув серой

паутиной на лепке потолка сосновых вершин. Свет тлел ещё в готовой разорваться

оболочке ночи.

Я больше не мог терпеть. Я сделал необдуманное движение. Призрак птицы с сухим

шумом оторвался от ветки и, шурша, пролетел надо мной, растаяв в дальней слепоте

леса.

Я так сосредоточенно наблюдал за ней, что Бужор, вышедший из-за дерева, заставил

меня вздрогнуть.

Я страшно рассердился, что Бужор скрывал до сих пор своё искусство имитировать ток

глухаря. «Почему?» — спросил я его. Он не дал мне никакого ответа. Ни в чём не

преуспев, вернулся я к привалу. Тогда я поверил рассказам людей и Иляны о том, что

Бужор знает много чудес леса и его живых существ, но поклялся держать их за семью

печатями. Он не мог открыть их мне, пришельцу.

Заря поспешно пробуждалась. Нити — белые и золотые — ткались между ветками,