Максим Ехлаков - Солнечные пятна

— Жители Запада и Востока! — Алов подняла руки, и толпа мигом утихла. — Вы знаете, кто я?

— Алов! — загудела толпа.

— Я Дева, Поправшая Смерть! Я Алов крови Ашет-Ацир-Шамеш, законная наследница престолов по обе стороны Реки! Я ваша власть!

Она перевела дух, опершись на ограду балкона.

— Я родилась заново, чтобы доказать вам: несть конца жития по смерти, но сон и ожидание воскресения и новаго мира. Воскресение свершилось. Грядет новый мир!

Люди внизу жадно ловили каждое ее слово.

— Этот новый мир будет лучше, чем прежний! Великий мост простоял тысячу лет, а наш мир простоит десять тысяч! И в нем не будет войны, разрушений и мук. В нем не будет зла.

Она снова вскинула руки и напрягла голос, насколько смогла:

— Уверуйте! Я посрамила смерть, и вам говорю: грядет мир жизни и света! Грядет час Пробуждения!

Толпа зашумела, выкрикивая ее имя. Люди уверовали.

А когда восторженные крики утихли, кто-то спросил:

— Дева! Что нам делать теперь?

— Теперь идите, — ответила она. — Живите дальше. Несите мой свет людям. Стройте мой мир. И помните: несть конца жития по смерти. Все пробудятся.

Повернувшись, она скрылась в темноте дверного проема.

Обессиленная, она упала в кресло. В висках стучало, и боль в животе снова зашевелилась.

— Мне хочется спать, — произсла Алов, закрывая глаза. — Боги, как хочется спать.

— Увы, — Белобород тихо подкрался сзади, — спать еще нельзя. Еще нужен суд.

— Суд? Какой суд?

— Суд над убийцами и предателями. Ротберг, Демиркол. Все, кто виновны в той крови, которая пролилась здесь. Все должны быть наказаны.

— Может быть, завтра? — Алов с мольбой посмотрела на него.

— Завтра? Можно и завтра, но это будет неправильно. Сегодня последний день старого мира, и те, кто разрушил его, должны остаться в нем же. Так будет лучше.

— Ну… хорошо, — Алов с трудом поднялась. — Я буду судить их. Не здесь, в большом зале.

Трон Запада, который теперь стал троном всего мира, украсили белыми лилиями — такими же, как были на ее похоронном кресле. Алов переоделась в чистую тогу и вышла в зал, уже заполненный народом. При ее появлении все склонили головы, а кто-то даже упал на колени; воцарилось благоговейное молчание.

— Да свершится суд, — сказала она, садясь.

Первым привели Эдварда Ротберга. Он был закован в цепи и прихрамывал.

— Принцесса, — улыбнулся он. — Или как вас правильно называть теперь?

— Владычица Алов, — подсказал Белобород.

— О, и этот здесь, — Ротберг притворился, что не удивлен. — В общем, все в сборе.

— Ты, маркграф Эдвард Ротберг, обвиняешься в убийстве моего отца. В мятеже против власти императора. В узурпации власти. Это тяжкие преступления, они караются смертью.

— Так-так, — Ротберг занервничал. — Во-первых, я не убивал твоего… вашего отца. Он был казнен как убийца. Тому есть свидетели… Да вот Стенн, например.

Стенн, стоявший неподалеку, кивнул.

— Затем, мятеж. Это был не мятеж! — Ротберг повысил голос. — Ваш отец сам направил мне письмо с просьбой прислать войска. И я откликнулся на призыв! Что же касается узурпации — то у меня было право на это! Грамота императора Клавдия Вреддвогля, данная моему предку, которая гласит, что род наш до скончания времен обладает привилегией вступления в право регентства империи, если император не может сам управлять ею, несовершеннолетен, слаб, болен или умер.

— Но отец управлял империей! Он был здоров и жив!

— Он ставил себя выше интересов страны! — Ротберг кашлянул. — Он не желал принять нашего войска. Он закрыл перед нами ворота города, оставив нас под стенами, будто мы были врагами.

— Вы и были ими. Вы пришли сбросить его с трона.

— Вовсе нет. Мы пришли по зову нашего императора. Пришли и обнаружили, что он потерял чувство здравого смысла. Поэтому я вынужден был воспользоваться…

— Ты все подстроил, — слабым голосом сказала Алов. Она уже почувствовала, что проигрывает спор. — Отец терял все в любом случае. Впусти он вас — ты бы взял власть силой.

— Я не буду отвечать на это, — усмехнулся маркграф. — Тем более, он нас и не впустил. Так или иначе, мои действия были оправданы и правомочны. Все до одного.

Алов закрыла глаза. Ротберг был прав, он не сделал ничего противоправного — с точки зрения закона, разумеется. Она с удивлением обнаружила, что желания расправиться с ним больше не испытывает. Ненависть угасла. Это пугало — ей казалось, что она предает отца. Маркграф формально был невиновен. Но не отпускать же его вот так просто!

— Уберите его, — она махнула рукой. — Мне нужно подумать, что делать с ним.

Ротберг удивился: видимо, надеялся, что его освободят. Однако перечить не стал.

Следующим перед владычицей Алов предстал хан Озмак II: его вытащили из темницы в Шемкенте и привели в приличный вид.

— Хан Востока, Озмак II из рода Демиркол. Ты обвиняешься в развязывании войны. Вся эта кровь на твоих руках.

Хан ответил не сразу, будто накопив побольше сил:

— Я начал военные действия, но войну разжег не я.

— А кто же?

— Тот, кто убил моего сына!

— А кто это сделал? Ты знаешь это? — Алов взволновало упоминание Озхана.

— Нет, увы, — хан понурился. — Иначе убийца был бы уже мертв.

— Но как война связана с… твоим сыном?

— Мы расследовали его смерть. Ниточки вели на Запад. Я думаю, ваш отец подстроил это убийство. Мы должны были отомстить.

— Мой отец?! — гнев вскипел внутри Алов. — Причем здесь мой отец? Ты лжешь, хан. Мой отец никогда бы не пошел на такое злодеяние. Ты говоришь так, чтобы оправдаться.

— Но расследование… — хан начал фразу на повышенном тоне, но вдруг осекся. — Ан-Надм! Он все подстроил. Он обманывал меня!

Привели ан-Надма. Он ссутулился, растеряв прежнее достоинство, и как будто постарел.

— Великий вазир Востока, Малик ан-Надм! Знаешь ли ты, кто убил Озхана, сына Озмака из рода Демиркол?

Она знает! Она все знает! Эта мысль пронзила его как молния, пригвоздив к полу. Все кончено, она не простит его. Он осмотрелся вокруг и увидел в толпе знакомый зеленый тюрбан. Ну конечно, мерзкий Вишванатан все рассказал. Надо было убить его! Оставить сгореть вместе с проклятыми южанами! Ненависть накрыла его с головой.

— Да, да! Да, это я! Этот проклятый цветоложник говорит правду! — закричал он сквозь слезы, указывая на Вишванатана.

— Что? Какой цветоложник?

Все повернулись к сыщику, и в наступившей тишине ан-Надм хрюкнул. Он понял, что только что выдал сам себя.

Вишванатан вышел в середину и преклонил колени.

— Он, наверное, говорит обо мне, Амара. Я Прабхавата Чакрамурти Вишванатан, я сыщик и врач.

— Что он имеет в виду?

— Я расследовал смерть Озхана, Амара, — отвечал Вишванатан. — Я выяснил все.