Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Мы ѣдемъ часъ за часомъ. У меня нѣтъ варежекъ, и мои руки коченѣютъ и не чувствуютъ возжей, но лошади, которыя понимаютъ, что скоро будутъ дома, бѣгутъ бодро безъ всякаго поощренія.

Когда мы поравнялись съ одной избушкой, стоявшей немного въ сторонѣ отъ дороги, барыня постучала мнѣ въ окно кареты и сказала, что пора обѣдать. Она вышла изъ кареты совсѣмъ блѣдная отъ холода.

— Мы войдемъ въ эту избу и закусимъ, — сказала она. — Идите также туда, когда вы устроите лошадей, и возьмите съ собой корзинку.

И она стала подниматься на пригорокъ, гдѣ находилась изба.

— Она, вѣроятно, хочетъ закусывать въ избѣ, потому что на дворѣ холодно, — подумалъ я. — Вѣдь не можетъ же быть, чтобы она боялась меня…

Я привязалъ лошадей и задалъ имъ корму. Такъ какъ погода хмурилась и можно было ожидать дождя, то я покрылъ ихъ клеенкой. Потомъ я похлопалъ ихъ и пошелъ съ корзинкой въ избу.

Въ избѣ стояла старая женщина, которая сказала:

— Милости просимъ, входите, входите!

И затѣмъ спокойно продолжала варить свой кофе. Барыня выложила изъ корзины провизію и сказала, не глядя на меня:

— Можно вамъ предложить и сегодня чего-нибудь?

— Да. Очень вамъ благодаренъ.

Мы ѣдимъ въ глубокомъ молчаніи. Я сижу на маленькой скамейкѣ возлѣ двери, а тарелка стоитъ рядомъ со мной на самомъ кончикѣ скамейки. Барыня сидитъ у стола и почти все время смотритъ на дворъ; она, повидимому, не въ состояніи проглотить ни одного куска. Отъ времени до времени она перекидывается съ женщиной нѣсколькими словами, отъ времени до времени она бросаетъ взглядъ на мою тарелку, чтобы убѣдиться, что она не пуста. Избушка такъ мала, что между окномъ и мною не болѣе двухъ шаговъ, такъ что мы съ ней сидимъ все равно какъ бы рядомъ.

Когда кофе былъ готовъ, то оказалось, что на скамейкѣ не нашлось больше мѣста для моей чашки, а потому мнѣ пришлось держать ее въ рукахъ. Тогда барыня повернулась ко мнѣ всѣмъ лицомъ и сказала съ опущенными глазами:

— Здѣсь есть мѣсто.

Мое сердце сильно забилось, и я пробормоталъ:

— Благодарю васъ, мнѣ здѣсь отлично… Я предпочитаю…

Было ясно, что она волновалась, что она боялась меня, боялась, что я скажу что-нибудь, сдѣлаю что-нибудь. Она снова отвернула свое лицо, но я видѣлъ, какъ тяжело дышала ея грудь. — Успокойся же! — говорилъ я мысленно;- съ моихъ несчастныхъ губъ не сорвется ни единаго слова!

Я хотѣлъ было поставить пустую тарелку и чашку на столъ, но я боялся испугать ее. Я пошумѣлъ сперва чашкой, чтобы обратить на себя ея вниманіе, потомъ поставилъ на столъ посуду и поблагодарилъ.

Она сдѣлала попытку принять хозяйскій тонъ:

— Не хотите ли еще? Почему же…

— Нѣтъ, очень вамъ благодаренъ… Уложить все обратно? Но я боюсь, что мнѣ не удастся это сдѣлать.

Я случайно взглянулъ на свои руки: въ теплѣ онѣ отогрѣлись и страшно распухли и были безформенны и неповоротливы. Съ такими руками трудно было что-нибудь дѣлать. Она посмотрѣла сперва на мои руки, потомъ на полъ и сказала, сдерживая улыбку:

— Развѣ у васъ нѣтъ варежекъ?

— Нѣтъ, но онѣ мнѣ и не нужны.

Я сѣлъ на свое мѣсто у двери и сталъ ждать, пока она уложитъ все въ корзину, чтобы захватить корзину съ собой. Вдругъ она повернула ко мнѣ лицо и спросила, не поднимая глазъ:

— Вы откуда?

— Изъ Нордланда.

Пауза.

— А вы бывали тамъ?

— Да, въ дѣтствѣ.

При этихъ словахъ она посмотрѣла на свои часы, какъ бы для того, чтобы прекратить разговоръ и вмѣстѣ съ тѣмъ напомнить мнѣ, что пора ѣхать.

Я сейчасъ же всталъ и пошелъ къ лошадямъ.

Стало смеркаться, небо потемнѣло, пошелъ мокрый снѣгъ. Я стащилъ незамѣтно съ козелъ свое одѣяло и сунулъ его подъ переднее сидѣнье кареты. Сдѣлавъ это, я напоилъ лошадей и запрягъ ихъ. Немного спустя изъ избы вышла барыня. Я пошелъ къ ней навстрѣчу, чтобы взять корзинку.

— Куда вы?

— За корзинкой.

— Благодарю васъ, это лишнее. Тамъ нечего брать съ собой.

Мы пошли къ каретѣ. Она сѣла въ карету, и я сталъ помогать ей укутывать ноги. При этомъ я сдѣлалъ видъ, что случайно нашелъ одѣяло подъ переднимъ сидѣніемъ. Я старался скрыть кайму. чтобы она не узнала его.

— Ахъ, какъ это великолѣпно! — сказала она.. — Гдѣ оно лежало?

— Здѣсь.

— Мнѣ дали бы нѣсколько одѣялъ у священника, но вѣдь несчастные люди никогда не получили бы ихъ обратно… Благодарю васъ, я сала… Нѣтъ, благодарю васъ, право же, я могу сама… Приготовляйтесь сами.

Я затворилъ дверцу кареты и вскочилъ на козлы.

Если она теперь постучитъ въ окошко, то это изъ-за одѣяла, и я не остановлюсь, — рѣшилъ я мысленно.

Время шло часъ за часомъ. Стало темно, какъ въ мѣшкѣ, снѣгъ пополамъ съ дождемъ шелъ съ усиливающимся ожесточеніемъ, дорога становилась все грязнѣе и грязнѣе. Отъ времени до времени я спрыгивалъ съ козелъ и бѣжалъ рядомъ съ каретой, чтобы согрѣться; съ моего платья вода лила ручьями.

До дома уже оставалось недалеко.

Если бы только у крыльца не было слишкомъ много свѣта, чтобы она не узнала одѣяла! — думалъ я.

Къ несчастью все было освѣщено. Барыню ждали. Не зная, что дѣлать, я остановилъ лошадей за нѣсколько шаговъ до крыльца и открылъ дверцу кареты.

— Зачѣмъ? что это такое?

— Я думалъ, что вы будете такъ добры и выйдете здѣсь. Дорогу такъ размыло… Колеса…

Она, вѣроятно, подумала, что я замышляю что-нибудь недоброе. Богъ знаетъ, что ей показалось, но она сказала:

— Господи, да поѣзжайте

Лошади тронули и остановились въ самомъ яркомъ свѣтѣ.

На крыльцо вышла Эмма и приняла барыню. Барыня отдала ей одѣяла, которыя она уже заранѣе сложила.

— Благодарю васъ! — сказала она мнѣ. — Боже, какъ съ васъ течетъ!

Меня ожидало удивительное извѣстіе: Фалькенбергъ нанялся къ капитану въ работники. Это рѣшеніе моего товарища разрушило всѣ наши планы, и я оставался одинъ. Я ничего не понималъ во всемъ этомъ. Но вѣдь я могъ обдумать положеніе вещей на слѣдующій день.

Было уже два часа ночи, а я все еще лежалъ съ открытыми глазами, дрожалъ и думалъ, — и во всѣ эти долгіе часы я никакъ не могъ согрѣться. Но вотъ, наконецъ, я почувствовалъ, что по моимъ жиламъ разливается тепло, и черезъ нѣсколько времени я лежалъ въ сильнѣйшемъ жару… Какъ она боялась вчера, она не рѣшилась даже остановиться на дорогѣ, чтобы поѣсть, а зашла въ избу… и во весь долгій путь она ни разу не подняла на меня глазъ…

Вдругъ я прихожу на мгновеніе въ полное сознаніе и соображаю, что могу сказать что-нибудь въ бреду и разбудить Фалькенберга. Я судорожно сжимаю зубы и вскакиваю съ постели. Снова натянувъ на себя свое мокрое платье, я ощупью спускаюсь съ лѣстницы и бросаюсь опрометью бѣжать черезъ поля. Черезъ нѣсколько времени мое платье начинаетъ согрѣвать меня. Я бѣгу по направленію къ лѣсу, гдѣ мы работали. Съ моего лица катятся капли пота и дождя, лишь бы мнѣ достать пилу, тогда я изгоню изъ своего тѣла лихорадку работой, — это старое, хорошо испытанное мною средство. Пилы нѣтъ, но зато я нахожу мой топоръ, который я самъ спряталъ въ субботу вечеромъ, — и я начинаю рубить. Тьма такая, что я почти ничего не вижу; но я изрѣдка ощупываю рукой зарубленное мѣсто на стволѣ, и мнѣ удается срубить нѣсколько деревьевъ. Потъ льется съ меня градомъ.