Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Я поспѣшилъ окончить свой обѣдъ и отошелъ отъ нихъ. Я взялъ ведро и пошелъ за водой для лошадей, хотя это было лишнее, и сѣлъ у ручья.

Черезъ нѣсколько времени барыня крикнула меня:

— Идите къ лошадямъ. Мы пойдемъ прогуляться и поискать хмелевыхъ листьевъ, или чего-нибудь въ этомъ родѣ.

Однако, когда я подошелъ къ каретѣ, то онѣ уже рѣшили, что никуда итти не стоитъ, такъ какъ у хмеля уже опали листья, а рябины здѣсь нигдѣ не видно, да и пестрыхъ листьевъ нигдѣ нѣтъ.

— Въ лѣсу теперь ничего нѣтъ, — сказала барышня. — Не пора ли намъ отправляться, Лависа?

— Скажите, а здѣсь у васъ больше нѣтъ кладбища для прогулокъ?

— Нѣтъ.

— Какъ же вы обходитесь безъ кладбища? — И она сказала барынѣ, что я очень странный человѣкъ, который бродитъ по ночамъ по кладбищу и устраиваетъ свиданія съ мертвецами. Тамъ-то я и придумываю свои машины.

Чтобы сказать что-нибудь, я спросилъ ее про молодого Эрика. — Съ нимъ случилось несчастье, онъ харкалъ кровью?…

— Да, онъ поправляется, — отвѣтила коротко барышня. — Не пора ли намъ отправляться, Лависа?

— Да, конечно. Вы готовы?

— Когда вамъ угодно, — отвѣтилъ я.

Мы поѣхали дальше.

Время шло, солнце склонялось къ западу, стало опять холодно, воздухъ сталъ рѣзкимъ; потомъ поднялся вѣтеръ, и пошелъ дождь вперемежку со снѣгомъ. Мы проѣхали мимо приходской церкви, мимо двухъ-трехъ лавокъ, мимо нѣсколькихъ усадебъ.

Вдругъ въ окно кареты снова раздался стукъ.

— Не здѣсь ли вы однажды ночью катались на чужихъ лошадяхъ? — спросила барышня, улыбаясь. — И до насъ дошли объ этомъ слухи.

И обѣ дамы засмѣялись. Я нашелся и отвѣтилъ:

— И все-таки, вашъ отецъ хочетъ взять меня въ работники, не правда ли?

— Да — Разъ мы начали говорить объ этомъ, фрёкенъ, то позвольте васъ спросить, какъ вашъ отецъ узналъ, что я работаю у капитана Фалькенберга? Вѣдь вы сами удивились, увидя меня тамъ?

Послѣ мгновеннаго размышленія она отвѣтила, бросивъ взглядъ на барыню.

— Я написала объ этомъ домой.

Барыня опустила глаза.

Мнѣ показалось, что молодая дѣвушка говоритъ неправду. Но она отвѣчала впопадъ, и я былъ обезоруженъ. Не было ничего невозможнаго въ томъ, что въ своемъ письмѣ къ родителямъ она написала нѣчто въ родѣ: «И знаете, кого я здѣсь встрѣтила? Того, который устраивалъ у насъ въ усадьбѣ водопроводъ, — теперь онъ рубитъ лѣсъ у капитана»…

Между тѣмъ, когда мы, наконецъ пріѣхали въ усадьбу священника, то оказалось, что работникъ былъ уже нанятъ и находился тамъ въ услуженіи три недѣли. Онъ вышелъ къ намъ и принялъ лошадей.

А я опять началъ ломать себѣ голову: почему меня выбрали въ кучера? Не изъ-за желанія ли вознаградить меня за то, что Фалькенбергъ пѣлъ въ комнатахъ? Но неужели же эти люди не понимаютъ, что я человѣкъ, который скоро прославится своимъ изобрѣтеніемъ, и что я не нуждаюсь въ благодѣяніяхъ!

Я бродилъ кругомъ, мрачный и недовольный самимъ собой; потомъ поужиналъ въ кухнѣ, получилъ благословеніе Олины за водопроводъ — и устроилъ на ночь лошадей. Когда стемнѣло, я отправился на чердакъ со своимъ одѣяломъ…

Я проснулся отъ того, что кто-то водилъ по мнѣ руками въ темнотѣ.

— Нельзя же тебѣ спать здѣсь, вѣдь ты замерзнешь, — сказала жена священника. — Пойдемъ, я покажу тебѣ другое мѣсто.

Съ минуту мы поговорили объ этомъ. Я не хотѣлъ никуда уходить и добился того, что и она сѣла вовлѣ меня. Эта женщина была огонь, нѣтъ, она была дитя природы. Кровь еще горѣла въ ней, и она увлекала и заставляла забываться.

Утромъ я проснулся въ лучшемъ настроенія духа. Я успокоился и сталъ благоразумнымъ, я могъ разсуждать. Если бы я желалъ добра самому себѣ, то я никогда не долженъ былъ бы покидать этого мѣста; я могъ бы сдѣлаться работникомъ и сталъ бы первымъ среди равныхъ себѣ. Да и я свыкся бы съ тихой деревенской жизнью.

На дворѣ стояла фру Фалькенбёргъ. Ея высокая и свѣтлая фигура выдѣлялась на большомъ пустынномъ дворѣ и походила на стройную колонну. Она была безъ шляпы.

Я поклонился и пожелалъ добраго утра.

— Здравствуйте! — отвѣтила она и подошла ко мнѣ своей плавной походкой. Потомъ она спросила меня очень тихо:- Я хотѣла посмотрѣть вчера вечеромъ, куда васъ помѣстили, но мнѣ не удалось уйти. Впрочемъ, конечно, я могла уйти, но… Вѣдь, вы не на чердакѣ спали?

Послѣднія слова я слушалъ, какъ во снѣ, и не былъ въ состояніи отвѣчать.

— Почему вы молчите?

— Вы спросили, спалъ ли я на чердакѣ? Да.

— Въ самомъ дѣлѣ? И вамъ не было тамъ очень дурно спать?

— Нѣтъ.

— Ну да, да, да… Мы отправимся домой попозже, днемъ.

Она повернулась и ушла, и при этомъ лицо ея пылало до самыхъ корней волосъ…

Ко мнѣ подошелъ Харольдъ и попросилъ сдѣлать ему змѣя.

— Хорошо, я сдѣлаю тебѣ змѣя, — отвѣтилъ я, не выходя изъ своего растеряннаго состоянія, — я сдѣлаю тебѣ громаднаго змѣя, который будетъ взлетать до самыхъ облаковъ. Вотъ увидишь, что я сдѣлаю тебѣ такого змѣя.

Мы проработали съ Харольдомъ часа два надъ змѣемъ. Харольдъ былъ славный мальчикъ и искренно увлекся сооруженіемъ змѣя, а что касается до меня, то я думалъ о чемъ угодно, только не о змѣѣ. Мы устроили хвостъ въ нѣсколько метровъ длины, клеили и крутили бечевки; раза два къ намъ приходила фрёкенъ Елизавета и смотрѣла на нашу работу. Она была такая же милая и живая, какъ всегда, но она для меня больше не существовала, и мысли мои были заняты не ею.

Черезъ нѣсколько времени за мной прислали и велѣли закладывать лошадей. Я долженъ былъ бы послушаться этого приказанія, потому что путь предстоялъ длинный, но я послалъ Харольда попросить полчаса отсрочки. И мы продолжали работать до тѣхъ поръ, пока змѣй не былъ готовъ, на слѣдующій день, когда клей высохнетъ, думалъ я, Харольдъ пуститъ его по вѣтру и будетъ слѣдить за его полетомъ, устремивъ взоръ въ безпредѣльное пространство, и будетъ чувствовать въ своей душѣ то же смутное волненіе, какимъ теперь переполнена моя душа.

Лошади поданы.

Барыня выходитъ на крыльцо; ее провожаетъ вся семья священника.

Священникъ и его жена узнаютъ меня, отвѣчаютъ на мой поклонъ и говорятъ мнѣ нѣсколько словъ, но я не услыхалъ отъ нихъ ничего такого, изъ чего я бы могъ заключить, что они хотятъ нанять меня въ работники. Голубоглазая жена священника стояла и смотрѣла на меня своимъ косымъ взглядомъ.

Фрёкенъ Елизавета принесла корзинку съ провизіей и усадила свою подругу въ карету.

— Ты такъ и не хочешь ничего больше надѣть на себя? — спросила она на прощаніе.

— Нѣтъ, спасибо, я достаточно тепло одѣта. Прощай, прощай!

— Будьте сегодня такимъ же хорошимъ кучеромъ, какимъ вы были вчера, — сказала барышня, кивая мнѣ головой.

Мы отправились въ путь.

Было холодно и сыро, и я сейчасъ же увидалъ, что барыня была недостаточно тепло укутана, и что ей было холодно въ ея одѣялѣ.