Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Но моя машина не могла быть окончена въ такой короткій срокъ. У каждаго изъ насъ были свои заботы. Кромѣ машины, я еще возился со своей трубкой, въ которую хотѣлъ вдѣлать ноготь изъ раковины, а вечера были коротки, и мнѣ не хватало времени. А Фалькенбергъ обдумывалъ, какъ бы снова сойтись съ Эммой. Какая это была скучная и длинная исторія. Она гуляла съ сапожникомъ Маркомъ, — ну, хорошо; а Фалькенбергъ въ отместку ей, преподнесъ въ минуту увлеченія дѣвушкѣ Еленѣ шелковый платокъ и шкатулку изъ раковинъ…

Фалькенбергъ былъ золъ и сказалъ мнѣ однажды:

— Повсюду, куда ни глянешь, только однѣ непріятности, неудачи и глупость!

— Развѣ?

— Да, въ этомъ я убѣдился, если хочешь знать. Она со мной не пойдетъ въ горы.

— Ее, вѣроятно, удерживаетъ сапожникъ Маркъ?

Фалькенбергъ мрачно молчитъ.

— Не пришлось мнѣ также и пѣть больше, — говоритъ онъ черезъ минуту.

Разговоръ перешелъ на капитана и его жену. У Фалькенберга были нехорошія предчувствія: между ними дурныя отношенія.

Этакій сплетникъ! Я сказалъ:

— Извини, въ этомъ ты не смыслишь ни аза.

— Вотъ, какъ? — отвѣтилъ онъ съ раздраженіемъ. И онъ раздражался все больше и больше и сказалъ:

— А ты, быть можетъ, видѣлъ, что они никогда другъ съ другомъ не разлучаются? И другъ безъ друга не могутъ жить? Я, по крайней мѣрѣ, никогда не слыхалъ чтобы они обмѣнялись хоть единымъ словомъ

Этакій идіотъ, этакій дуралей!

— Не понимаю, какъ ты сегодня пилишь! — говорю я недовольнымъ тономъ. — Вотъ, посмотри, куда ты заѣхалъ!

— Я? Да вѣдь мы вдвоемъ пилимъ.

— Ладно, значитъ, дерево слишкомъ оттаяло. Перейдемъ, въ такомъ случаѣ, опять къ топорамъ.

Мы долго рубили, каждый отдѣльно, злые и недовольные. Какъ смѣлъ онъ наклеветать на нихъ, что они никогда не говорятъ другъ другу ни слова? Но, Боже, а вдругъ онъ правъ! Фалькенбергъ не дуракъ, онъ въ людяхъ знаетъ толкъ.

— Какъ бы тамъ ни было, но когда они говорили съ нами другъ о другѣ, то они говорили очень хорошо, — сказалъ я.

Фалькенбергъ продолжалъ рубить.

Я продолжалъ мысленно обсуждать этотъ вопросъ.

— Пожалуй ты и правъ, что это не то супружество, О которомъ мечталъ мечтатель, но…

Для Фалькенберга эти слова пропали даромъ, онъ ничего не понялъ.

Во время обѣденнаго отдыха я возобновилъ этотъ разговоръ:

— Вѣдь ты говорилъ, что если онъ съ ней не хорошъ, то ему попадетъ?

— Да, я это говорилъ.

— А ему все-таки не попало?

— А развѣ я говорилъ, что онъ съ ней нехорошъ? — спросилъ Фалькенбергъ съ досадой. — Они просто надоѣли другъ другу, вотъ въ чемъ дѣло. Если одинъ входитъ, то другой уходитъ. Если случается, что онъ заговоритъ о чемъ-нибудь въ кухнѣ, то она блѣднѣетъ, и видно, что ей противно, и она не слушаетъ его.

Мы долго рубимъ молча, и каждый думаетъ о своемъ.

— Пожалуй, мнѣ-таки придется задать ему встрепку.

— Кому?

— Лукѣ…

Я окончилъ трубку и послалъ ее капитану черезъ Эмму. Ноготь былъ очень натураленъ. При помощи хорошихъ инструментовъ, которые у меня были, мнѣ удалось вдѣлать ноготь въ палецъ и прикрѣпить его съ внутренней стороны мѣдными гвоздиками совершенно незамѣтно. Я былъ доволенъ своей работой.

Вечеромъ, когда мы ужинали, въ кухню вышелъ капитанъ съ трубкой въ рукахъ и поблагодарилъ меня за нее; при этомъ я могъ убѣдиться въ прозорливости Фалькенберга: не успѣлъ капитанъ выйти въ кухню, какъ барыня вошла въ комнаты.

Капитанъ очень хвалилъ за трубку и спросилъ, какимъ образомъ я прикрѣпилъ ноготь. Онъ назвалъ меня артистомъ и мастеромъ своего дѣла. Вся кухня слушала это; я думаю, что въ то мгновеніе Эмма согласилась бы быть моею.

Ночью случилось такъ, что я выучился, наконецъ, дрожать.

Ко мнѣ на чердакъ пришла покойница и протянула мнѣ свою лѣвую руку, какъ бы показывая ее мнѣ: ногтя за большомъ пальцѣ не было. Я закачалъ головой въ знакъ того, что у меня былъ когда-то ноготь, но что я его выбросилъ и на мѣсто него взялъ раковину. Но покойница стояла передо мной и не уходила, а я лежалъ и весь дрожалъ отъ страха. Наконецъ, мнѣ удалось произнести, что я, къ сожалѣнію, ничего не могу больше сдѣлать, и что она должна уйти во имя Божіе… Отче нашъ, иже еси на небесѣхъ… Покойница пошла прямо на меня, я протянулъ впередъ два кулака и испустилъ раздирающій крикъ, и въ то же время я сильно прижалъ Фалькеиберга къ стѣнѣ.

— Что случилось? — закричалъ Фалькенбергъ. — Господи, Іисусе Христе!

Я проснулся весь въ холодномъ поту и открылъ глаза. Но хотя я лежалъ съ открытыми глазами, видѣлъ все-таки, какъ покойница тихо удалялась въ темный уголъ чердака.

— Это покойница, — простоналъ я. — Она требуетъ свой ноготь.

Фалькенбергъ вскочилъ съ кровати и сразу пришелъ въ себя.

— И я видѣлъ ее, — сказалъ онъ.

— И ты тоже? А ты видѣлъ палецъ? Уфъ!

— Не хотѣлъ бы я быть въ твоей шкурѣ.

— Дай мнѣ лечь у стѣны! — просилъ я.

— А я куда лягу?

— Тебѣ неопасно, ты отлично можешь лечь здѣсь впереди.

— Чтобы она взяла меня перваго? Нѣтъ, спасибо!

И съ этими словами Фалькенбергъ улегся снова и натянулъ одѣяло на глаза.

Одно мгновеніе я хотѣлъ спуститься и лечь у Петра; ему было уже лучше, и я не могъ больше заразиться отъ него. Но я побоялся спуститься съ лѣстницы.

Я провелъ скверную ночь.

Утромъ я началъ повсюду искать ноготь, и я нашелъ его, наконецъ, среди опилокъ и стружекъ на полу. Я похоронилъ его по дорогѣ въ лѣсъ.

— Чего добраго, тебѣ придется, пожалуй, отнести ноготь туда, откуда ты его взялъ, — сказалъ Фалькенбергъ.

— Туда такъ далеко, это цѣлое путешествіе…

— Но можетъ случиться, что ты будешь принужденъ сдѣлать это. Неизвѣстно, понравится ли ей, что палецъ валяется тамъ, а ноготь здѣсь.

Но я уже оправился отъ страха, а дневной свѣтъ сдѣлалъ изъ меня храбреца. Я сталъ смѣяться надъ суевѣріемъ Фалькенберга и сказалъ ему, что его взглядъ на вещи уже давно осужденъ наукой.

Разъ вечеромъ въ усадьбу пріѣхала гостья. Такъ какъ Петръ все еще былъ боленъ, а второй работникъ былъ молодой мальчикъ, то пришлось принять лошадей мнѣ. Изъ коляски вышла дама.

— Господа дома? — спросила она.

Когда послышался шумъ подъѣзжавшей коляски, то въ окнахъ показались лица, въ коридорѣ и комнатахъ зажглись лампы, на крыльцо вышла барыня и крикнула:

— Это ты, Еливавета? Какъ я тебя ждала. Добро пожаловать!

Это была фрёкенъ Елизавета изъ усадьбы священника.

— Такъ онъ здѣсь? — спросила она удивленно.

— Кто?

Это она спрашивала про меня. Она меня узнала.

На слѣдующій день обѣ дамы пришли къ намъ въ лѣсъ. Сперва я очень боялся, что слухъ о прогулкѣ на чужихъ лошадяхъ дошелъ до усадьбы священника, но я успокоился, такъ какъ никто объ этомъ не упоминалъ.

— Водопроводъ дѣйствуетъ хорошо, — сказала фрёкенъ Елизавета.