Кнут Гамсун - Под осенней звездой (пер. Благовещенская)

Мы оба поблѣднѣли и похудѣли, а страдальческое лицо Фалькенберга покрылось морщинами; ни онъ, ни я не ѣли, какъ прежде. Мы старались скрыть другъ отъ друга наше состояніе; я шутилъ и балагурилъ, а Фалькенбергъ увѣрялъ, что онъ ѣстъ слишкомъ много, и что онъ отъ этого тяжелѣетъ и дѣлается неповоротливымъ.

— Да вы вѣдь ничего не ѣдите, — говорила иногда барыня, когда мы приносили изъ лѣсу слишкомъ много провизіи обратно. — Хороши дровосѣки!

— Это Фалькенбергъ, — говорилъ я.

— Нѣтъ, нѣтъ, это онъ, — говорилъ Фалькенбергъ, — онъ совсѣмъ пересталъ ѣсть.

Если случалось иногда, что барыня просила насъ о какой-нибудь маленькой услугѣ, то мы оба бросались исполнять ея желаніе; въ концѣ-концовъ, мы сами стали таскать въ кухню воду и наполнять ящикъ для дровъ. Разъ какъ-то Фалькенбергъ поймалъ меня на томъ, что я принесъ домой хлыстикъ отъ орѣшника: барыня просила настоятельно именно меня вырѣзать этотъ хлыстикъ для выколачиванія ковровъ, — и никого другого.

И Фалькенбергъ не пѣлъ въ этотъ вечеръ.

Но вдругъ у меня явилась мысль заставить барыню ревновать меня. Ахъ ты, бѣдняга, ты или глупъ, или ты сошелъ съума, — барыня даже и не замѣтитъ твоей попытки!

Ну такъ что же? А я все-таки заставлю ее ревновать себя.

Изъ трехъ служанокъ одна только Эмма могла итти въ разсчетъ и годиться для эксперимента. И я началъ шутить съ ней.

— Эмма, а я знаю кого-то, кто вздыхаетъ по тебѣ.

— Откуда ты это знаешь?

— Отъ звѣздъ.

— Было бы лучше, если бы ты зналъ это отъ кого нибудь на землѣ.

— Я это и знаю. И изъ первыхъ рукъ.

— Это онъ намекаетъ на себя, — сказалъ Фалькенбергъ изъ страха, что я вмѣшаю его въ эту исторію.

— Ну, конечно, я намекаю на себя. Paratum cor meum.

Но Эмма была неприступна и не захотѣла разговаривать со мной, хотя я былъ поинтереснѣе Фалькенберга. Что же это? Неужто же мнѣ не справиться даже съ Эммой? И вотъ я сталъ гордымъ и молчаливымъ до крайности. Я держался вдали отъ всѣхъ, рисовалъ свою машину и дѣлалъ маленькія модели. А когда Фалькенбергъ пѣлъ по вечерамъ, и барыня его слушала, я уходилъ въ людскую къ работникамъ и сидѣлъ тамъ. Въ такомъ поведеніи было гораздо больше достоинства. Неудобно было только то, что Петръ заболѣлъ и слегъ, и онъ не переносилъ стука топора или молотка; а потому я долженъ былъ выходить на дворъ каждый разъ, когда мнѣ нужно было что-нибудь колотить.

Иногда я утѣшалъ себя мыслью, что, быть можетъ, барыня все-таки жалѣетъ, что я исчезъ изъ кухни. Такъ мнѣ казалось. Разъ вечеромъ, когда мы ужинали, она сказала мнѣ:

— Я слышала отъ работниковъ, что вы строите какую-то машину?

— Онъ выдумываетъ новую пилу, — сказалъ Фалькенбергъ, — но она будетъ слишкомъ тяжела.

На это я ничего не сказалъ, я былъ удрученъ и предпочиталъ страдать молча. Участь всѣхъ изобрѣтеній одна и та же — терпѣть гоненія. Между тѣмъ я сгоралъ отъ желанія открыться служанкамъ, у меня вертѣлось на языкѣ признаніе, что я собственно сынъ благородныхъ родителей, но что любовь увлекла меня на ложный путь; а теперь я ищу утѣшенія въ бутылкѣ. Ну да, что же тутъ такого? Человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ… Это еще, можетъ быть, дойдетъ до барыни.

— Пожалуй, что и я начну теперь проводить вечера въ людской, — сказалъ однажды Фалькенбергъ.

А я отлично понялъ, почему Фалькенбергъ тоже собирается перейти въ людскую: его не просили больше такъ часто пѣть — почему?

Капитанъ пріѣхалъ.

Однажды къ намъ въ лѣсу подошелъ высокій человѣкъ съ окладистой бородой и сказалъ:

— Я капитанъ Фалькенбергъ. Какъ идутъ дѣла, ребята?

Мы почтительно поклонились и отвѣтили, что дѣла идутъ хорошо, спасибо.

Мы поговорили немного насчетъ того, гдѣ мы рубили и что намъ еще осталось. Капитанъ похвалилъ насъ за то, что мы оставляли короткіе и ровные пни. Потомъ онъ высчиталъ, сколько мы наработали въ день и сказалъ, что это не больше обыкновеннаго.

— Вы забыли, капитанъ, высчитать воскресенья, — замѣтилъ я.

— Это правда, — сказалъ онъ. — Въ такомъ случаѣ вы наработали болѣе обыкновеннаго. Ничего не сломалось? Пилы подерживаютъ?

— Да.

— Ни съ кѣмъ не было несчастья?

— Нѣтъ.

Пауза.

— Собственно говоря, вы не должны были бы получать харчи у насъ, — сказалъ онъ;- но такъ какъ вы сами этого хотѣли, то мы высчитаемъ это при разсчетѣ.

— Мы будемъ довольны тѣмъ, что вы назначите, капитанъ.

— Да, конечно, — подтвердилъ Фалькенбергъ.

Капитанъ прошелся по лѣсу и потомъ опять вернулся къ намъ.

— Вамъ повезло съ погодой, — сказалъ онъ. — нѣтъ снѣга, который пришлось бы разгребать.

— Да, снѣга нѣтъ. Но было бы лучше, если бы морозъ былъ посильнѣе.

— Почему? Вамъ жарко?

— Пожалуй, отчасти и это. Но главное, легче пилить промерзшее дерево.

— А вы привыкли къ этой работѣ?

— Да.

— Это вы поете?

— Къ сожалѣнію, нѣтъ. Это онъ.

— Ахъ, такъ это вы поете? Вѣдь мы, кажется, однофамильцы?

— Да, въ нѣкоторомъ родѣ, - отвѣтилъ Фалькенбергъ, немного смущаясь. — Меня зовутъ Ларсъ Фалькенбергъ, какъ стоитъ въ моемъ свидѣтельствѣ.

— Вы откуда?

— Изъ Трёнделагена.

Капитанъ ушелъ домой. Онъ былъ вѣжливъ, лакониченъ, опредѣлененъ, безъ улыбки, безъ шутки. У него было доброе, нѣсколько простоватое лицо.

Съ этихъ поръ Фалькенбергъ пѣлъ только въ людской или на воздухѣ; пѣніе въ кухнѣ совершенно прекратилось изъ-за капитана. Фалькенбергъ горевалъ и говорилъ жалкія слова насчетъ того, что вся жизнь отвратительна, чортъ возьми, и что лучше всего было бы повѣситься. Но его отчаяніе продолжалось недолго. Разъ, въ воскресенье, онъ отправился въ тѣ двѣ усадьбы, гдѣ онъ настраивалъ фортепіано и попросилъ тамъ свидѣтельства. Когда онъ возвратился, то онъ показалъ мнѣ бумаги и сказалъ:

— Въ случаѣ, если мнѣ придется плохо, это можно будетъ пустить въ ходъ для того, чтобы пробиться какъ-нибудь.

— Такъ, значитъ, ты не повѣсишься?

— Для этого у тебя есть гораздо больше основанія, — отвѣтилъ Фалькенбергъ.

Однако, и я не находился больше въ такомъ удрученномъ состояніи. Когда капитанъ услыхалъ про мою машину, то онъ пожелалъ подробнѣе узнать про мою затѣю. При первомъ же взглядѣ на мои рисунки онъ увидалъ, что они неудовлетворительны, такъ какъ они были набросаны на маленькихъ клочкахъ бумаги, и у меня даже не было циркуля. Онъ далъ мнѣ цѣлую готовальню и показалъ мнѣ нѣкоторые пріемы черченія. Капитанъ также сомнѣвался въ томъ, что моя пила будетъ удобна для употребленія. — Но продолжайте работать, — сказалъ онъ, — сдѣлайте планъ по извѣстному масштабу, и тогда мы посмотримъ.

Между тѣмъ я понималъ, что чисто выполненная модель дастъ болѣе полное понятіе о машинѣ, и, когда я кончилъ чертить, я принялся вырѣзывать модель изъ дерева. У меня не было токарнаго станка, и я долженъ былъ вырѣзывать руками два вала, нѣсколько колесъ и винты. Я былъ такъ увлеченъ этой работой, что прозѣвалъ обѣденный колоколъ въ воскресенье. Капитанъ вышелъ на дворъ и крикнулъ:- Обѣдать! Когда онъ увидалъ, чѣмъ я былъ занять, то онъ сейчасъ же предложилъ съѣздить на слѣдующій день къ кузнецу и дать выточить ему все, что мнѣ было нужно. — Дайте мнѣ только всѣ эти части, — сказалъ онъ. Не надо ли вамъ еще какихъ-нибудь инструментовъ? Ладно, нѣсколько буравчиковъ. Винты. Тонкую стамеску. Больше ничего?