Кнут Гамсун - Бенони (пер. Ганзен)

Одни старики Фредрикъ Менза и Монсъ ничего не слыхали; только чавкали медленно и тупо. Монсъ все больше и больше уходилъ головой въ свой шерстяной шарфъ и ширился въ плечахъ; Фредрикъ Менза наоборотъ все вытягивался кверху, — худой и похожій на хищную птицу, но такъ же выжившій изъ ума, какъ и тотъ. Они оба были похожи на выходцевъ изъ могилъ, и пальцы ихъ тихо шевелились, словно червяки. Увидавъ что-нибудь на столѣ подальше, до чего ему было не достать, Фредрикъ Менза привставалъ и тянулся туда. — Что ты, чего тебѣ? — тихо спрашивала дочь, подталкивая его; затѣмъ совала ему въ руку кусокъ чего-нибудь, и старикъ былъ доволенъ. Монсъ облюбовалъ блюдо съ ветчиной и давай ковырять въ немъ; ему сейчасъ же пришли на помощь и дали кусокъ. Монсъ поглядѣлъ на этотъ кусокъ, который сначала почему-то не давался ему въ руки, а теперь вотъ попался, потомъ обильно намазалъ его масломъ и началъ уплетать. Ему сунули въ руку еще ломоть хлѣба, и червеобразные пальцы цѣпко его схватили. Скоро ветчина исчезла; Монсъ таращился на свою тарелку, но она была пуста. — У тебя же хлѣбъ въ рукѣ,- напомнила ему мельничиха, и Монсъ, довольный и тѣмъ, принялся за хлѣбъ. — А ты помакни его въ чай, — совѣтовали ему. Всѣ готовы были помочь этимъ живымъ трупамъ, поухаживать за ними. Кто-то спохватился, что у бѣдняги въ рукахъ одинъ сухой хлѣбъ и поспѣшилъ надѣлить его масломъ и другими лакомыми вещами. Словно калѣка-великанъ, словно гора, сидѣлъ Монсъ и угощался. Но вотъ съѣденъ и хлѣбъ, и онъ таращится на свою пустую руку и говоритъ, словно человѣкъ: — Нѣту больше. — Нѣту больше, — вторитъ ему, словно попугай, Фредрикъ Менза, такъ же выжившій изъ ума, какъ и онъ.

Эти двое стариковъ, съ замусленными лицами, грязными руками, воняющіе отъ дряхлости, распространяли вокругъ себя на нижнемъ концѣ стола невообразимо отвратительную атмосферу, какое-то скотское настроеніе, передававшееся и дальше, по обѣ стороны стола. Не будь это въ столовой у самого Макка, не долго было бы совсѣмъ оскотиниться… Среди гостей за нижнимъ концомъ стола не слышно было ни единаго разумнаго слова, всѣ были поглощены однимъ — ублажали дряхлость. Наконецъ, Монсъ усталъ ѣсть, и принялся таращиться на свѣчи и смѣяться надъ ними:- Ха-ха! — при чемъ глаза его были похожи на пару волдырей. Теперь онъ, чортъ подери, былъ доволенъ. — Ха-ха! — смѣялся и Фредрикъ Менза съ серьезнымъ видомъ и продолжалъ чавкать. — Бѣдняги, и у нихъ свои радости, — говорили люди кругомъ. Только мельничиха еще настолько сохранила разсудка, что ей было стыдно.

И нигдѣ въ цѣломъ домѣ не было ни единаго ребенка…

Потомъ подали сладости и хересъ. Ни въ чемъ не было недостатка за этимъ ужиномъ.

— У всѣхъ ли есть что-нибудь въ рюмкахъ? — спросилъ Маккъ. — Ну, такъ, по обычаю, осушимъ ихъ за здоровье моей дочери, баронессы Эдварды!

Вотъ это было въ самую точку, — по-барски и по отечески! Ахъ этотъ Маккъ! Какое почтеніе внушалъ онъ къ себѣ!

Бенони все время слѣдилъ за своимъ господиномъ: какъ онъ кашлялъ въ салфетку, а не на весь столъ, какъ орудовалъ вилкой. Да, Бенони недаромъ былъ докой: вездѣ и всюду перенималъ и отовсюду возвращался обогащеннымъ полезной мудростью. Поэтому, когда Маккъ чокнулся съ нимъ, онъ уже подвинулся настолько, что сумѣлъ отвѣтить, какъ подобало, и показать себя настоящимъ бариномъ. Да, Бенони обѣщалъ догнать Макка во всемъ.

Хозяинъ выпилъ и за смотрителя маяка съ женой — единственныхъ сосѣдей Сирилунда со стороны моря! Старая дама сконфузилась и даже покраснѣла, несмотря на свои пятьдесятъ лѣтъ и двухъ замужнихъ дочерей съ дѣтьми. Смотритель съ придурковатымъ видомъ повернулъ къ Макку свое увядшее лицо:- Ахъ, такъ! — и выпилъ свой стаканчикъ, не спѣша; но рука его какъ-то странно дрожала. Не оттого ли, что Маккъ счелъ его человѣкомъ, съ которымъ стоило чокнуться? Потомъ онъ опять погрузился въ свое идіотское равнодушіе.

А затѣмъ Маккъ выпилъ за здоровье всѣхъ своихъ людей: онъ никого не хотѣлъ выдѣлять и никого не желалъ обойти; всѣ работали усердно, и онъ благодарилъ всѣхъ. — Счастливаго Рождества всѣмъ!

Вотъ мастеръ говорить! И откуда только брались у него слова? Гости были растроганы. Брамапутра схватилась за носовой платокъ. Кузнецъ въ былые годы не принялъ бы этого тоста, — въ немъ кипѣла «вѣчная» вражда. Это была старая исторія, и въ ней столькіе были замѣшаны — и его молодая жена, которая умерла скоропостижно, и самъ Маккъ, и еще одинъ чужой, по имени лейтенантъ Гланъ, охотникъ. Случилось это нѣсколько лѣтъ тому назадъ; жена его была влюблена въ Глана, но Маккъ заставилъ ее покориться себѣ. Кузнецъ еще помнилъ ее; она была такая маленькая, и звали ее Евой. Больше же онъ ничего не помнилъ; жизнь шла своимъ чередомъ, и вотъ теперь онъ сидѣлъ за столомъ Макка и пилъ съ нимъ ради сочельника. Вѣчная вражда погасла…

— Ну, всѣ ублаготворены? — спросилъ Маккъ.

Всѣ встали. Элленъ Горничная начала живо перетаскивать бѣлые съ позолотой стулья обратно въ парадную горницу; туда же ушелъ Маккъ, пригласивъ также смотрителя маяка съ женой и Бенони. Всѣмъ прочимъ гостямъ предложили провести вечерокъ въ столовой, и распить по стаканчику-другому пунша. Тамъ уже шелъ оживленный говоръ послѣ выпитыхъ рюмочекъ водки и вина.

— Не сыграете ли намъ, мадамъ Шёнингь? — сказалъ Маккъ, указывая на небольшой клавесинъ.

Нѣтъ, она не играетъ. Куда ей! Играть? Охота господину Макку такъ шутить!

— Но вы же играли намъ прежде, въ былые годы?

Нѣтъ, нѣтъ, когда? И не думала. Вотъ дочери ея умѣютъ немножко; выучились самоучкой замужемъ. Онѣ такія музыкальныя.

— Вы изъ такой благородной семьи, урожденная Бродкорбъ, и говорите, что не учились музыкѣ? Кромѣ того, я вѣдь самъ слышалъ, какъ вы играете.

— Я изъ благородной семьи? Я? Все-то вы шутите!

— Ваши родители были владѣльцами цѣлаго прихода. Вы думаете, мнѣ это неизвѣстно?

— Мои родители? У нихъ было нѣсколько дворовъ, пожалуй. И порядочно земли, но… Нѣтъ, господинъ Маккъ, это все сказки насчетъ цѣлаго прихода. Мои родители были крестьяне, у насъ была своя усадьба, были лошади, коровы, но ничего такого, о чемъ стоило бы говорить.

Смотритель Шёнингъ тѣмъ временемъ расхаживалъ по горницѣ съ очками на носу и разсматривалъ картины по стѣнамъ. Ему ровнешенько безразлично было о чемъ разговаривала его жена съ Маккомъ. Охъ, какъ ему прислушался ея голосъ! Они были женаты тридцать лѣтъ, прожили вмѣстѣ одиннадцать тысячъ дней.

Маккъ приподнялъ крышку инструмента.

— Нѣтъ, нѣтъ, — говорила мадамъ Шёяингъ. — Я не играла съ тѣхъ поръ, какъ была молода. Развѣ ужъ псаломъ какой-нибудь…

Она усѣлась, вся пунцовѣя и жеманясь. Маккъ отворилъ двери въ столовую и только слегка поднялъ руку, — тамъ сразу водворилась тишина.