Кнут Гамсун - Бенони (пер. Ганзен)

Маккъ не продалъ въ этомъ году всего пера и пуха, собраннаго на его птичьихъ островкахъ. Онъ велѣлъ отдѣлить для себя самаго лучшаго пера и пуха и сшить чудесную новую перину для ванны. Молоденькой Петринѣ изъ Торпельвикена, новой горничной, которой шелъ всего семнадцатый годъ, не по силамъ было, конечно, ворочать тяжелыя старыя вещи, да и кромѣ того Маккъ любилъ обзаводиться новой периной для ванны при каждой смѣнѣ горничныхъ; зеленая перина смѣняла красную, голубую или желтую. Но вотъ какая бѣда вышла на этотъ разъ съ новой периной: перья лежали на сушилкѣ въ прачешной и ужъ такъ хорошо высохли, стали завиваться, какъ вдругъ однажды утромъ сгорѣли. Никто туда не ходилъ, и никто не могъ понять, какъ это вышло. А Элленъ, бывшая Элленъ Горничная, кричала о бѣдѣ громче всѣхъ, увѣряя, что она тутъ ни при чемъ. — Но и то сказать, къ чему ему новая перина? Совсѣмъ ему не нужно новой перины! — говорила она Брамапутрѣ. Но Маккъ иначе разсуждалъ; подходило Рождество, приближался сочельникъ, и Маккъ зналъ, что ему нужно. Онъ велѣлъ вывѣсить у лавки объявленіе, что спѣшно скупаетъ пухъ и перо по высокой цѣнѣ. А развѣ это не равнялось приказанію нести къ нему на дворъ пухъ, и перо? Въ Сирилундъ и нанесли въ нѣсколько дней столько пуху и пера, что самъ Маккъ сказалъ: довольно. А Роза все оставалась. И Маккъ не былъ бы тѣмъ отечески-заботливымъ господиномъ для всѣхъ, если бы не заботился также о благѣ Розы. Почему бы ей не согласиться взять на себя хозяйство у Бенони? Она вѣдь стала свободной. Маккъ хотѣлъ облегчить ей этотъ шагъ, — такъ сказать, скрасить его въ ея глазахъ и сказалъ:- Вотъ еще по какой причинѣ тебѣ слѣдовало бы заняться хозяйствомъ моего компаньона. — Маккъ называлъ Бенони компаньономъ, чтобы поставить его какъ можно выше.

— По какой же причинѣ?

— Настолько важной, что и одной ея было бы достаточно. Ты вѣдь привязалась къ маленькой Мартѣ? Ну, такъ вотъ, компаньонъ мой хочетъ взять Марту къ себѣ, если найдетъ кого вести хозяйство.

— Онъ такъ сказалъ?

— Да.

— Я не могу, — сказала Роза, качая головой. Маккъ продолжалъ:- По-моему, это такъ прекрасно съ его стороны. Отецъ Марты — милѣйшій Стенъ — не всегда-то былъ хорошъ съ Гартвигсеномъ, но…

— Я не могу, — повторила Роза. — Это невозможно.

— Но хоть бы ты пришла помочь намъ немножко въ лавкѣ передъ праздниками, — онъ бы самъ поговорилъ съ тобой.

— Нѣтъ, я не могу въ нынѣшнемъ году помогать въ лавкѣ,- сказала опять Роза, — мнѣ надо домой.

И Роза уѣхала домой въ пасторскую усадьбу…

Подошелъ сочельникъ.

Но, когда надо было приготовить Макку его обычную сочельниковую ванну, то оказалось, что, хотя новая чудесная перина и вполнѣ готова, да въ огромной цинковой ваннѣ объявилась предосадная дыра. А кузнецъ былъ пьянешенекъ и не могъ взяться за починку. Такъ ничего и нельзя было подѣлать. Традиція была нарушена. Но съ чего это кузнецъ такъ напился какъ разъ, когда самому Макку была въ немъ такая надобность? Кузнецъ еще съ утра былъ не твердъ на ногахъ, а тутъ его пригласили къ Элленъ, бывшей Элленъ Горничной. Свена Дозорнаго дома не случилось, но Элленъ такъ хорошо потчевала гостя водкой, что старикъ свалился. Охъ, какъ сокрушалась теперь Элленъ о томъ, что она натворила, и даже съ отчаянія спрашивала: нельзя ли замазать дыру крутой кашей? — Что ты! — отвѣтила Брамапутра. — Такъ нельзя ли взять иглу съ ниткой да зашить какъ-нибудь? — спрашивала Элленъ и принималась истерически хохотать съ отчаянія, что напоила кузнеца. Но Маккъ сразу придумалъ было выходъ: взять да принести въ его комнату одну изъ небольшихъ лодокъ съ Фунтуса, налить ее теплой водой и постелить на дно перину, — выйдетъ прекрасная ванна. Послали за Свеномъ Дозорнымъ, но, выслушавъ отъ ключницы такой приказъ, онъ сказалъ, опуская шапку до самыхъ колѣнъ:- Помилуйте! Ни одной изъ этихъ лодокъ не спускали на воду съ самой осени; онѣ всѣ разсохлись и дадутъ такую течь, что твои свиньи… — и онъ учтиво поклонился.

Такъ ничего и нельзя было подѣлать.

И все, какъ нарочно, складывалось въ этомъ году не ладно; вскрылъ Маккъ письмо отъ дочери своей Эдварды изъ Финляндіи, ежегодное ея письмо въ родной домъ къ Рождеству, и его такъ всего и передернуло. Онъ сразу отошелъ къ окну и задумался. Письмо было короткое: Эдварда овдовѣла и весною собиралась домой.

Маккъ превозмогъ себя и принималъ гостей, какъ ни въ чемъ не бывало. Принялъ, по обычаю, смотрителя Шёнинга, принялъ и Бенони, ставшаго теперь компаньономъ Макка и хозяиномъ въ Сирилундѣ, да къ тому же баснословнымъ богачомъ. Маккъ подвелъ его къ дивану и нѣсколько разъ поблагодарилъ за посѣщеніе въ такой вечеръ. Потомъ обратился къ смотрителю и спросилъ:- А мадамъ Шёнингъ?

— Не знаю, — отвѣтилъ смотритель, и даже не оглянулся — гдѣ же она.

— Но она, вѣрно, придетъ?

— Кто? — спросилъ смотритель.

Ему ни до чего и ни до кого не было дѣла. Съ какимъ презрѣніемъ относился онъ ко всѣмъ этимъ вопросамъ, къ этому Фердинанду Макку и всему его дому! А вонъ на диванѣ развалился, во всей своей красѣ, богачъ изъ простыхъ, бывшій владѣлецъ рудниковъ, Бенони Гартвигсенъ, ворочая голубыми глазами. Въ столовой дѣвушки накрывали столъ, не помня себя отъ радости, что наступилъ-таки этотъ завѣтный вечеръ… О, не будь тутъ по стѣнамъ кое-какихъ картинъ, невмочь было бы и оставаться здѣсь.

Но вотъ, явилась и мадамъ Шёнингъ. Она извинилась, что пришла такъ рано.

— Помилуйте, милѣйшая мадамъ Шёнингъ, — сказалъ Маккъ;- мужъ вашъ тутъ уже съ четверть часа.

— Вотъ какъ, — отозвалась она, и даже не поглядѣла, гдѣ мужъ, не видѣла даже тѣни своего мужа.

За столомъ Маккъ произнесъ свои обычныя торжественныя рѣчи. Говоря о дочери Эдвардѣ, онъ высказалъ надежду, что баронесса Эдварда помнитъ свое старое гнѣздо и навѣститъ его весною… Ни слова о катастрофѣ; былъ вѣдь сочельникъ.

Послѣ того Маккъ провозгласилъ тостъ, прекрасный тостъ, за своего компаньона Бенони, который былъ такъ добръ посѣтить его въ этотъ вечеръ. Затѣмъ — за смотрительскую чету съ маяка и, наконецъ, за всѣхъ своихъ людей. И вся эта армія людей, зарабатывавшихъ свой хлѣбъ въ Сирилундѣ, по-дѣтски внимала хватающимъ за душу словамъ Макка, а Брамапутра, по обыкновенію, усиленно сморкалась. Но Фредрика Мензу нельзя было перенести въ постели къ столу. Его, однако, не оставили одного въ такой вечеръ; возлѣ него сидѣла одна изъ женщинъ, кормила его, читала ему молитвы и всячески ухаживала за нимъ. А у другой стѣны каморки лежалъ мальчугашка Элленъ, предоставленный самому себѣ; онъ кричалъ, замолкалъ, улыбался, брыкался ножонками и снова кричалъ. Но онъ сильно мѣшалъ тѣмъ двумъ читать молитвы, и Фредрикъ Менза раза два яростно кричалъ:- Царь Давидъ, царь Давидъ! Чортъ подери! Хо! — на что женщина отвѣчала:- Да, правда ваша, надо помнить царя Давида изъ библіи… — Элленъ для вида забѣжала разокъ съ пира провѣдать ребенка, перевернула его на другой бокъ и опять убѣжала. Она была занята другимъ, тѣмъ, что сейчасъ предстояло: когда гости уйдутъ, вѣрно, начнется обыскъ; но этой дѣвчонкѣ, этой Петринѣ изъ Торпельвикена ни за что не изловчиться припрятать серебряную вилку за подкладку нижней юбки…