Кнут Гамсун - Бенони (пер. Ганзен)

Бенони продолжалъ жить въ собственномъ домѣ. Онъ теперь немного поуспокоился послѣ треволненій послѣднихъ двухъ-трехъ мѣсяцевъ и сталъ осваиваться со своей великой долей. Теперь дѣло было только за ключницей! Не къ лицу ему было продолжать обходиться старой приходящей работницей, какъ въ дни стѣсненныхъ обстоятельствъ. Что же посовѣтуетъ ему Роза? Уладится — сказалъ Маккъ. А какъ уладится? Самому Бенони все не удавалось поговорить съ нею; она опять исчезла съ его горизонта. Съ того дня весною, когда онъ заходилъ къ ней въ горницу и еще не былъ тѣмъ воротилой, какимъ сталъ теперь, онъ ни разу не встрѣтилъ ея нигдѣ. Теперь онъ рѣшилъ поговорить съ нею, хотя бы у церкви. У него есть прямое дѣло къ ней.

И вотъ, Бенони Гартвигсенъ появился у церкви. Съ Бергенской поѣздки онъ сталъ щеголять по-новому и вообще былъ теперь уже иной персоной. Онъ еще до того, какъ сдѣлаться такимъ богачомъ, дошелъ до конца по части воскреснаго щегольства, и дальше идти ужъ некуда было. Такихъ сапогъ съ лакированными бураками не было ни у кого въ околоткѣ, и больше двухъ куртокъ человѣку носить на себѣ тоже не въ моготу.

Въ Бергенѣ онъ, однако, подмѣтилъ, что обувь тамъ носятъ на манеръ Макковскихъ штиблетъ, а одну или двѣ куртки надѣваютъ не зря, но сообразно съ холодомъ или тепломъ. Хорошенько пораздумавъ надъ этимъ, онъ и запасся подходящею одеждою и для лѣта и для зимы.

— Такъ всѣ богачи ходятъ! — заговорили односельчане, когда Бенони явился въ церковь, разодѣтый по новому. — Съ виду и не скажешь, что онъ богачъ. Ему по карману носить двѣ куртки, а онъ въ чемъ ходитъ? и по мѣрѣ того, какъ онъ подходилъ поближе, всѣ кланялись ему и норовили поздороваться съ нимъ за руку и поблагодарить за все хорошее. А если Бенони пріостанавливался на минутку, такъ опять съ полнымъ правомъ пріосанивался и держался, что твой монументъ, выпрямивъ спину и властно выпятивъ грудь.

— Зашелъ бы къ вамъ въ лавку да попросилъ мѣшокъ муки пока… — заговариваетъ одинъ и запинается отъ смиренія и не смѣетъ договорить своей дерзкой просьбы.

— Мѣшокъ муки? — отвѣчаетъ Бенони. — Ну, это какъ-нибудь устроимъ.

Какая-то женщина, знавшая его ребенкомъ, остановилась и смотритъ на него, какъ на солнце, а, когда онъ прямо подходитъ къ ней, киваетъ ей и спрашиваетъ: все ли у вся благополучно дома? — она почти не въ силахъ отвѣтить отъ умиленія. — Благодарствуйте за память, благодарствуйте за память! — только и твердитъ она и не можетъ, какъ слѣдуетъ, обстоятельно разсказать обо всѣхъ домашнихъ.

Бенони переходитъ отъ одной кучки людей къ другой, и ему уже не зачѣмъ напускать на себя важности: всѣмъ и безъ того извѣстно, кто онъ таковъ, и что онъ пріостанавливается около нихъ чисто изъ одной доброты сердечной. Окруженный почтеніемъ, важный и щедрый, счастливый общимъ признаніемъ своихъ достоинствъ, всходитъ Бенони на церковный холмъ. Не стѣсняется онъ и заговаривать о горахъ, которымъ обязанъ своимъ богатствомъ, и говоритъ: — Купить большой участокъ со свинцовымъ блескомъ и серебромъ, пожалуй, не всякому по плечу. Тутъ надо умомъ пораскинуть. А ко всему прочему надо еще изловчиться перепродать его! — заканчиваетъ онъ, добродушно показывая свои моржевые клыки.

Но та, чьего кивка онъ такъ жаждалъ въ эти дни своей славы, не показывалась…

А, что еще удивительнѣе, она больше не показывалась и въ Сирилундской лавкѣ. Теперь вѣдь Бенони сталъ хозяиномъ и тутъ. И Сирилундъ отнюдь не проигралъ отъ того, что сталъ на половину собственностью Бенони. Сколько было въ лавкѣ товару прежде и сколько подвозилось теперь съ каждымъ почтовымъ пароходомъ! Кромѣ того, всѣ полки съ мануфактурными товарами превратились теперь въ шкафы со стеклянными дверцами ради защиты отъ пыли, а на прилавкахъ появились стеклянные ящики съ разной галантерейной мелочью. Во всемъ какъ-то сказывался болѣе широкій размахъ. Да и разъ во главѣ дѣла стояли два хозяина, его и слѣдовало расширить, по крайней мѣрѣ, вдвое, прибавить нѣсколько крупныхъ судовъ для грузки рыбы, выписать прямо изъ Архангельска цѣлый пароходъ съ зерновымъ хлѣбомъ для мукомольной мельницы… Со временемъ многіе приходы будутъ брать муку въ Сирилундѣ.

Самъ Маккъ по-прежнему занимался въ конторѣ и высиживалъ всякіе планы, а Бенони имѣлъ главный надзоръ надъ пристанями, бондарной мастерской, судами и мельницей, да не оставлялъ своимъ присутствіемъ и лавку. Ему нравилось заходить туда, заставляя всѣхъ покупателей раскланиваться. Ему нравилось, что изъ одного почтенія къ нему народъ, внизу у винной стойки, притихалъ и перешептывался, завидѣвъ его:

— Тсс… вонъ онъ, самъ Гартвигсенъ!

Такое почтеніе располагало Бенони быть обходительнымъ и доброжелательнымъ ко всѣмъ, и онъ начиналъ подшучивать:

— Эй ты, у тебя цѣлый шкаликъ, — не поднесешь ли мнѣ стаканчикъ?

Хо-хо! Экій шутникъ этотъ Гартвигсенъ!

А если Стенъ Лавочникъ отказывалъ какому-нибудь бѣднягѣ въ кредитѣ, Бенони потихоньку вмѣшивался въ дѣло и поворачивалъ его по-своему, говоря, Стену:

— Людямъ приходится иной разъ туговато; вѣрно, ты это какъ-нибудь оборудуешь?

И Стенъ ужъ не задиралъ носа передъ Бенони, но почтительно отвѣчалъ:

— Какъ прикажете.

И люди въ лавкѣ переглядывались, кивая другъ другу, — вотъ, дескать, Божья благодать, что среди нихъ объявился такой Гартвигсенъ!

Но та, чей кивокъ былъ всего важнѣе для Бенони, не показывалась.

Случалось, что онъ спрашивалъ у кузнеца: — Ты сегодня для себя покупаешь или для кого другого? — А ужъ если приходила жена Вилласа Пристанного, которая теперь прислуживала Розѣ, то Бенони всегда самъ становился за прилавокъ, самъ отпускалъ ей и потихоньку всячески обмѣривалъ и обвѣшивалъ себя самого.

Дѣло подвигалось къ Рождеству.

У адвоката Аренцена больше не было никакихъ дѣлъ и не предвидѣлось никакихъ. Онъ даже собирался снять дощечку съ дверей своей конторы и уѣхать на почтовомъ пароходѣ. Но Роза удержала его.

— Развѣ ты совсѣмъ покончилъ съ Арономъ изъ Гопана?

— Да.

— А вдругъ Левіонъ изъ Торпельвикена придетъ посовѣтоваться съ тобой, а тебя нѣтъ?

— Не придетъ.

Да, и Левіонъ изъ Торпельвикена больше не приходилъ, а онъ былъ послѣднимъ кліентомъ. Когда сэръ Гью зашелъ заплатить ему за право ловли и въ нынѣшнемъ и въ прошломъ году, Левіонъ, наконецъ, взялъ деньги. Тѣмъ, казалось бы, и долгой тяжбѣ конецъ. Нѣтъ, Левіонъ все-таки пошелъ на другой день къ адвокату Аренцену спросить въ послѣдній разъ:- Правда ли, что у насъ остался судъ повыше? — но Аренцену ужъ не хотѣлось больше утруждать себя, разводить переписку по этому дѣлу, и онъ отвѣтилъ Левіону:- Все, что можно было сдѣлать, сдѣлано; больше ничего не остается.