Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

Онъ ничего не сказалъ, и я прошелъ дальше. Когда я вернулся, онъ все сидѣлъ на томъ же мѣстѣ.

— Разъ птицы сѣли на яйца, нельзя мѣшать имъ, — сказалъ онъ. — Чего вы тутъ расхаживаете?

Я въ свою очередь спросилъ:- А вы чего тутъ сидите?

— Эхъ, молодой человѣкъ! — сказалъ онъ, подымая кверху ладонь. — Чего я тутъ сижу? Я сижу да иду въ ногу съ своей жизнью. Такъ то!

Видно, я улыбнулся на это, потому что онъ тоже улыбнулся какою-то блѣдной, увядшей улыбкой и продолжалъ:

— Я сказалъ себѣ сегодня: ну, покажи же, что начинаешь играть роль въ комедіи собственной жизни. Ладно, отвѣтилъ я себѣ и вотъ усѣлся тутъ.

Какой чудакъ! Я еще не зналъ смотрителя и подумалъ, что онъ просто шутитъ.

— Это вы живете у Гартвигсена? — спросилъ онъ затѣмъ.

— Да.

— Ну, такъ вы не кланяйтесь ему отъ меня.

— Вы его не долюбливаете?

— Да. Эти несмѣтныя богатства подъ нашими ногами принадлежали когда-то ему. Вы стоите сейчасъ на серебрѣ, которому цѣна милліонъ, и все это принадлежало Гартвигсену. А онъ взялъ да продалъ все и сталъ ничтожествомъ.

— Развѣ Гартвигсенъ не богатый человѣкъ?

— Нѣтъ. Если ему вздумается раскошелиться на приличную одежду, такъ останется какъ разъ на кашу; вотъ и все.

— Такъ это вы открыли эти богатства и все-таки не пожелали сами купить ихъ за безцѣнокъ? — спросилъ я.

— На что мнѣ богатства? — отвѣтилъ онъ. — Обѣ мои дочери хорошо пристроены замужъ, а сынъ мой Эйнаръ скоро умретъ. Что же до насъ съ женой, то намъ не съѣсть больше того, что мы ѣдимъ. По вашему, вѣрно, я необычайно глупъ?

— Нѣтъ, вы навѣрно умнѣе, чѣмъ я могу судить съ виду.

— Именно! — сказалъ смотритель. — И кромѣ того: съ жизнью надо поступать, какъ съ женщиной. Не полагается развѣ ухаживать за женщиной и уступать ей во всемъ? Надо уступать, уступать и отказываться отъ всякихъ благъ.

Въ бухтѣ показался почтовый пароходъ; на пристани собралось много народа, а въ Сирилундѣ да и на пристани были подняты флаги. На пароходѣ игралъ оркестръ нѣмецкихъ музыкантовъ; мѣдныя трубы ихъ такъ и сверкали на солнцѣ. Я различилъ на пристани Макка, его ключницу, Гартвигсена и Розу, но они не махали никому платками, и съ парохода никто не махалъ имъ.

— Въ честь кого же эти флаги? — спросилъ я смотрителя.

— Въ честь васъ, меня, — почемъ я знаю? — равнодушно бросилъ онъ. Но я видѣлъ, что глаза у него оживились, и ноздри раздулись при видѣ блестящихъ трубъ и при звукахъ музыки.

Я пошелъ, а онъ остался сидѣть, погруженный въ свои мысли. Вѣрно, ему наскучили мои разспросы и я самъ. Да, вотъ ужъ подлинно: все уступалъ да уступалъ и далъ жизни провести себя за носъ! думалъ я. Два раза я оглядывался на него; онъ все сидѣлъ, не двигаясь съ мѣста, сгорбившись въ своей сѣрой курткѣ и въ измятой шляпѣ, со свисшими на всѣ стороны полями.

Я направился къ пристани и узналъ, что съ парохода должна была высадиться дочь Макка. Она была замужемъ за финскимъ барономъ и минувшей зимой овдовѣла, оставшись съ двумя дѣтьми.

Вдругъ Роза принялась махать платкомъ, и какая-то дама на пароходѣ замахала въ отвѣтъ. Маккъ этимъ не занимался, но очень заботливо кричалъ гребцамъ почтовой лодки, направлявшейся къ пароходу:- Постарайтесь благополучно высадить баронессу съ дѣтьми!

Стоя на пристани, я смотрѣлъ на Гартвигсена и на Розу и невольно дивился, какъ это она была его невѣстой, а вышла замужъ за другого. Гартвигсенъ былъ такой высокій, крѣпкій мужчина, съ умнымъ и добрымъ лицомъ, къ тому же человѣкъ богатый и готовый всякому помочь въ нуждѣ, такъ что нельзя было сказать про него ничего худого. Что же могла имѣть противъ него Роза? На вискахъ у него, правда, уже пробивалась сѣдина, но волосъ была цѣлая копна, и когда онъ смѣялся, то показывалъ полный ротъ крупныхъ и крѣпкихъ желтоватыхъ зубовъ. Вѣрно, у Розы были какія-нибудь внутреннія побужденія, скрытыя отъ глазъ другихъ.

Баронесса высадилась съ двумя дочками. У нея была высокая, тонкая фигура, а лицо пряталось подъ густой вуалью, которой она не подняла, даже здороваясь съ отцомъ. Они и не поцѣловались и вообще не выказали никакой радости при свиданіи. Но когда баронесса заговорила съ Розой, то нѣсколько оживилась, и въ голосѣ ея послышались красивыя, бархатистыя грудныя ноты.

Почтовая лодка доставила съ парохода на берегъ еще одного пріѣзжаго господина. Когда онъ высадился, обнаружилось, что онъ совсѣмъ пьянъ и врядъ ли въ состояніи различать что-либо. И Маккъ, и Гартвигсенъ раскланялись съ нимъ, а онъ едва могъ кивнуть въ отвѣтъ, не говоря уже о томъ, чтобы приподнять шапочку. Я узналъ, что онъ былъ англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, пріѣзжавшій сюда каждый годъ ловить лососей въ большой рѣкѣ сосѣдняго прихода. Этотъ самый господинъ и купилъ у Гартвигсена его серебряныя горы за крупную сумму. Онъ взялъ себѣ носильщика и ушелъ съ пристани.

Я держался въ сторонкѣ, какъ чужой всѣмъ;. я не хотѣлъ никому мѣшать; но, когда Маккъ со своей компаніей направился къ усадьбѣ, я поплелся за ними. У поворота къ дому Гартвигсена, баронесса остановилась поговорить съ нимъ, сняла при этомъ перчатку и протянула руку также мнѣ. Рука была длинная, тонкая, а пожатіе удивительно мягкое.

Попозже вечеромъ я увидалъ на песчаной отмели бухты двухъ дѣвочекъ баронессы. Онѣ стояли, нагнувшись и опираясь руками о колѣнки, и что-то разглядывали на пескѣ. Дѣти были здоровенькія, свѣженькія, но такъ близоруки, что не могли ничего разглядѣть, не пригнувшись къ самой землѣ. А разглядывали они мертвую морскую звѣзду, и я поразсказалъ имъ кое-что про это рѣдкое созданьице, котораго онѣ раньше не видывали. Потомъ я прошелся съ дѣвочками вдоль скалъ, называя имъ имена разныхъ птицъ и показывая водоросли. Все было для нихъ ново.

Въ сущности, работа моя была окончена, но Гартвигсену не хотѣлось отпускать меня. Со мною ему было веселѣе, — говорилъ онъ. Картинка моя ему понравилась; на ней было изображено все — и домъ, и сарай, и голубятня; но онъ полагалъ, что, когда дѣло подвинется къ лѣту, слѣдовало бы подрисовать зеленый фонъ, изобразивъ общественный лѣсъ, исчезающій вдали, у горъ, въ фіолетовой дымкѣ. Но тогда приходилось измѣнить и холодноватый тонъ воздуха, да и самые оттѣнки красокъ строеній. — А пока займитесь Фунтусомъ, — сказалъ Гартвигсенъ.

Я сѣлъ въ лодку и сталъ грести къ шкунѣ. День былъ ясный; всѣ суда стояли на якоряхъ: шла промывка рыбы, которую мало-по-малу раскладывали на сушильныхъ площадкахъ. Пріѣзжій англичанинъ, сэръ Гью Тревельянъ, стоялъ на берегу и, опираясь на свое длинное удилище, наблюдалъ за работой. Говорятъ, что такимъ же образомъ простоялъ онъ цѣлыхъ два дня и въ прошломъ году. Онъ не глядѣлъ ни на кого изъ людей въ этой сутолокѣ; онъ смотрѣлъ только, какъ промываютъ рыбу, и время отъ времени, на глазахъ у всѣхъ, вынималъ изъ дорожной сумки бутылку и отпивалъ нѣсколько здоровыхъ глотковъ прямо изъ горлышка. Затѣмъ опять стоялъ, вытаращивъ глаза.