Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)

Теперь я могъ-бы встать. Такъ сдѣлалъ-бы Мункенъ Вендтъ, такъ сдѣлалъ-бы Николай Аренценъ.

— Да, да, да! — сказалъ я и вздохнулъ, оглядывая потолокъ и стѣны, чтобы казаться равнодушнымъ.

— Право не знаю, что предпринять весною; отправиться, что-ли, съ Мункеномъ Вендтомъ…

— Такъ вы не останетесь въ Сирилундѣ? — спросила она.

— Не знаю. Лучше всего, пожалуй, было-бы лежать на двадцатисаженной глубинѣ.

— Ну, полно-же вамъ такъ отчаиваться! — сказала Роза ласково-участливо. — Бѣдняжка вы! Трудно вамъ теперь. — Вдругъ я увидѣлъ, что она прислушивается къ шагамъ наверху. — Кажется, принцъ проснулся, — сказала она и встала.

Тутъ, наконецъ, и я всталъ и протянулъ ей руку.

— Если встрѣтите моего мужа, скажите ему, чтобы онъ не забылъ, о чемъ я просила его, — сказала мнѣ Роза въ сѣняхъ.

А мнѣ было такъ горько; я самъ себя не помнилъ и отвѣтилъ:

— Если только не забуду. Постараюсь.

— Ну-ну, — сказала Роза кротко и пошла на верхъ.

Идя домой, я далъ себѣ слово никогда больше не переступать порога Розы, кромѣ, какъ передъ самою разлукой, на прощанье. Я встрѣтилъ Гартвигсена и передалъ ему просьбу Розы.

— Само собой, я не позабылъ, зачѣмъ пошелъ, — сказалъ Гартвигсенъ. — Супруга моя вотъ уже сколько разъ просила меня разсчитаться съ Маккомъ по моему счету въ лавкѣ и прочее, чтобы мы знали, что у насъ есть. Это она вѣрно разсудила. Теперь у насъ ребенокъ; приходится думать не о себѣ только. Ну, вотъ я и разсчитался за все до послѣдней ниточки. Суммы вышли такія, что всякій другой на стулъ-бы свалился безъ языка. Да, смѣю сказать!

Итакъ, Гартвигсенъ, повидимому, собирался взяться за умъ. Вѣроятно, Роза помогла ему рѣшиться на это и будетъ впредь направлять его, руководясь своимъ свѣтлымъ и добрымъ разумомъ. Я потомъ узналъ отъ Стена Приказчика, что у Гартвигсена былъ ужасающій личный счетъ по лавкѣ и складамъ; но теперь онъ разсчитался окончательно. Можно было только хвалить готовность Гартвигсена приходить на помощь въ нуждѣ всѣмъ и каждому, но вѣдь нельзя-же было ему вѣчно продолжать свое: запишите на В. Гартвича!

Онъ былъ ребенокъ. Вотъ онъ стоялъ теперь предо мной, послѣ своего крупнаго разсчета, и у него одно было на умѣ: дать понять мнѣ, чужому, постороннему человѣку — какая онъ сила.

— Однимъ словомъ, — повторилъ онъ, — всякій другой свалился-бы съ ногъ, а я, небось, устою. Дѣлать нечего. — И онъ принялся намекать на то, что затѣвалъ на дняхъ. — Такое устрою, что уму помраченіе. И дешево тутъ не отдѣлаешься! — добавилъ Гартвигсенъ, кивнулъ мнѣ и, посмѣиваясь, пошелъ своей дорогой.

Подошла Пасха; съ Лофотенъ пришло на побывку домой нѣсколько лодокъ. Рыбаки привезли свѣжей рыбы; уловъ былъ въ этомъ году обильный, и всѣ съ надеждой смотрѣли на будущее.

Сегодня 16 апрѣля, ровно годъ, какъ я пришелъ сюда. Весь день просидѣлъ я въ своей комнатѣ, много думалъ и вспоминалъ свое прошлое. Когда показалось полуденное солнце, мнѣ захотѣлось начать новую картину, написать видъ, который открывался изъ моего окна: на переднемъ планѣ поля, потомъ часть мельницы и за нею кряжъ; все въ снѣгу и залитое солнцемъ. Вотъ и будетъ чѣмъ заняться на Пасхѣ, когда время потянется ужъ черезчуръ медленно. Но только глазамъ достанется.

Дѣвочки уже заранѣе принялись выпрашивать у матери желтый шелковый платокъ, чтобы посмотрѣть въ пасхальное утро, какъ солнышко будетъ играть отъ радости, что Христосъ воскресъ. Въ Финляндіи солнышко играло. И дѣвочки обѣщали мнѣ придти съ платкомъ, чтобы и я посмотрѣлъ. Премилыя онѣ были; и никогда мы не ссорились, исключая одного раза лѣтомъ, когда онѣ испортили цвѣты, которые я нарвалъ для одного человѣка. Потомъ я разсудилъ, что, пожалуй, и къ лучшему, что цвѣты были испорчены и не годились для подарка, — Богъ вѣсть! А съ тѣхъ поръ мы всегда были друзьями. По осени дѣвочки повадились было покидать меня; предпочитая ходить съ Іенсомъ Папашей, но скоро опять вернулись ко мнѣ, и зимой я часто катался съ ними на санкахъ и на лыжахъ. Онѣ также частенько забѣгали въ мою комнату и всегда предварительно стучали въ дверь; если-же рѣдкій разъ забывали, то сейчасъ-же опять выбѣгали и продѣлывали это. Я отъ нихъ не видѣлъ ничего, кромѣ радости. И я съ своей стороны старался отплатить имъ, чѣмъ могъ; онѣ постоянно приходили не въ урочные часы слушать мои сказки, и я не отказывалъ имъ, только выпрашивалъ себѣ отсрочку, если бывалъ занятъ писаніемъ картины.

Какъ только Пасха кончилась, Гартвигсенъ отправился съ одной изъ лодокъ на Лофотены. Слѣдовало, вѣроятно, немножко присмотрѣть за шкиперами, которые скупали тамъ рыбу. Дѣло-то у Гартвигсена было крупное.

Четыре дня спустя, онъ вернулся обратно, и вернулся такимъ гоголемъ, какъ никогда: онъ нанялъ себѣ пароходъ, цѣлый корабль. Онъ самъ стоялъ на мостикѣ, вмѣсто лоцмана, рядомъ со шкиперомъ и командовалъ рулевому. Дѣло было днемъ, и мы всѣ вышли на пристань посмотрѣть на корабль. Тутъ Гартвигсенъ скомандовалъ:- Спускай! — и якорь громыхнулся на дно.

Такъ вотъ оно, то великое событіе, о которомъ онъ такъ долго пускалъ темные намеки: Сирилундскій богачъ Гартвичъ нанялъ себѣ пароходъ, чтобы вернуться съ Лофотенъ домой! Онъ все еще стоялъ на мостикѣ и словно не замѣчалъ никого изъ насъ на пристани; но я-то полагаю, — онъ отлично видѣлъ всѣхъ и весь расплывался отъ удовольствія. Потомъ онъ высадился на берегъ вмѣстѣ со шкиперомъ. Мы поклонились; Гартвигсенъ сіялъ чисто юношеской радостью и гордостью. И затѣмъ господа прошли.

Потомъ оказалось, однако, что пароходъ нуженъ былъ Гартвигсену не только, чтобы прокатиться домой съ Лофотенъ; онъ предназначенъ былъ отвести его сына для крещенія. Вотъ въ чемъ заключалось самое-то событіе; все остальное было ничто въ сравненіи съ этимъ. Ребенка долженъ былъ крестить отецъ Розы, пасторъ сосѣдняго прихода, а туда было нѣсколько часовъ пути. Такъ вотъ Гартвигсенъ, вѣрно, и хотѣлъ доставить Розѣ удовольствіе такой небывалой поѣздкой на пароходѣ.

Въ обѣденное время Гартвигсенъ явился въ Сирилундъ; ему надо было поговорить и съ Маккомъ, и съ баронессой, такъ что онъ прошелъ въ большую горницу. Явился-же онъ просить Макка съ дочерью въ крестные. Ахъ, этотъ Маккъ! Его можно было ненавидѣть до смерти, но онъ для всѣхъ оставался здѣсь самою важною и знатною персоною. Маккъ сразу поблагодарилъ и отвѣтилъ, что сочтетъ за честь; то же самое сказала баронесса.

— Какъ-же его назовутъ? — спросила она.

Тутъ Гартвигсенъ немножко замялся и отвѣтилъ:

— Еще не рѣшено. Но супруга моя, вѣрно, пріищетъ имячко своему принцу. Она зоветъ его принцемъ.

Дѣло-то было въ томъ, что Гартвигсену хотѣлось назвать своего сына Фердинандомъ въ честь Макка. Но Петрина, бывшая горничная, вышедшая замужъ за Крючкодѣла, опередила Гартвигсена: еще на Пасхѣ окрестила своего сына, давъ ему отъ чистаго сердца имя Фердинанда. Люди было дивились, что Маккъ не запретилъ ей этого, но они забывали что за человѣкъ былъ Маккъ. — Сдѣлай одолженіе! — сказалъ онъ ей.