Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)

— Да, но…

— Докторъ, я не буду играть!

— Ну, если не сегодня, то завтра вечеромъ? Завтра воскресенье, потомъ базаръ закрывается, и мы надѣемся на большое стеченіе народа.

— Нѣтъ, простите, я и завтра играть не буду. Вѣдь нелѣпо же трогать скрипку, когда не умѣешь обходиться съ нею лучше, чѣмъ я. Странно, что у васъ нѣтъ настолько слуха.

Это обращеніе къ доктору оказало свое дѣйствіе.

— Ну, какъ сказать, — отозвался онъ. — Мнѣ дѣйствительно показалось, какъ будто то тутъ, то тамъ было немного фальшиво, но наплевать, вѣдь мы всѣ не знатоки.

Это не помогло, докторъ получилъ все тотъ же отрицательный отвѣтъ и долженъ былъ уйти.

Нагель сталъ одѣваться. Итакъ, Дагни тоже просила уговорить его и даже горячо; она сама хотѣла аккомпанировать ему. Это что-то новое, а? Вчера она потерпѣла неудачу и теперь желаетъ такимъ путемъ добиться своего?.. Боже мой, можетъ быть, онъ не справедливъ къ ней? Она, можетъ быть, не будетъ больше ненавидѣть его и оставитъ его въ покоѣ! И въ сердцѣ своемъ онъ просилъ у нея прощенія за свои подозрѣнія. Онъ посмотрѣлъ на площадь; былъ чудный солнечный день, и небо было такъ глубоко, глубоко. Онъ началъ напѣвать.

Когда онъ былъ уже почти готовъ выйти, Capа подала ему черезъ дверь письмо; оно пришло не но почтѣ, его принесъ посланный; письмо было отъ Марты и заключало только нѣсколько строкъ: сегодня вечеромъ пусть онъ не приходитъ, она уѣхала. Пусть онъ проститъ ей все ради самого Бога и никогда больше къ ней не приходитъ; ей было бы больно снова увидѣть его. Будьте счастливы! Совсѣмъ внизу письма, подъ подписью, она прибавила, что никогда его не забудетъ. Я не могу забыть васъ, писала она. Отъ этихъ двухъ-трехъ строчекъ вѣяло тепломъ, даже самыя буквы имѣли грустный, жалостный видъ, и все-таки она желала ему счастья.

Онъ опустился на стулъ. Все, все было потеряно! Даже тамъ онъ былъ отвергнутъ. Какъ это однако странно; все точно сговорилось противъ него. Имѣлъ ли онъ когда-либо болѣе благородныя, лучшія намѣренія, чѣмъ здѣсь? И все-таки, все-таки это не помогло! Нѣсколько минутъ онъ сидѣлъ неподвижно.

Вдругъ онъ вскочилъ со стула! Онъ посмотрѣлъ на часы, — одиннадцать; если онъ сейчасъ же побѣжитъ туда, можетъ быть, онъ еще застанетъ Марту до ея отъѣзда. Онъ направился внизъ къ ея дому; домъ запертъ и пустъ. Онъ заглянулъ въ окна, въ обѣ комнаты — ни души.

Нѣмой и убитый, повернулъ онъ обратно къ гостиницѣ, не зная самъ, куда идетъ, не видя даже мостовой. Какъ она могла это сдѣлать, какъ она могла! Вѣдь онъ, по крайней мѣрѣ, могъ бы пожелать ей всякаго, всякаго счастья, проститься съ нею, какъ слѣдуетъ, куда бы она ни уѣхала. Онъ бы всталъ передъ ней на колѣни изъ-за ея доброты, потому что у нея чистое сердце… а она не захотѣла, чтобы онъ это сдѣлалъ. Да, да, этому уже не поможешь!

Встрѣтивъ Сару въ коридорѣ, онъ узналъ, что посланный принесъ письмо изъ прихода. Такъ и это тоже было дѣломъ Дагни, все это затѣяла она; она точно разсчитала и быстро выполнила. Нѣтъ, она никогда не проститъ ему.

Весь день бродилъ онъ по улицамъ, былъ и въ своей комнатѣ, и въ лѣсу, повсюду; ни минуты не оставался онъ въ покоѣ. И все время ходилъ онъ съ поникшей головой и съ открытыми глазами, ничего однако не видя.

Слѣдующій день прошелъ такъ же. Было воскресенье; множество народа наѣхало изъ окрестностей, чтобы присутствовать въ послѣдній день на базарѣ и видѣть живыя картины; Нагель снова получилъ приглашеніе сыграть хоть одну пьесу — на этотъ разъ черезъ другого члена комитета: черезъ консула Андресена, отца Фредерики; но онъ и на этотъ разъ уклонился. Цѣлыхъ четыре дня онъ бродилъ кругомъ какъ безумный, въ странномъ, разсѣянномъ настроеніи, словно одержимый одной мыслью, однимъ чувствомъ. Каждый день и даже по нѣскольку разъ въ день бывалъ онъ внизу у дома Марты и смотрѣлъ, не вернулась ли она. Куда она уѣхала? Но даже если бы онъ и нашелъ ее, это бы не помогло; ничто уже не помогло бы теперь!

Однажды вечеромъ онъ чуть было не столкнулся съ Дагни. Она выходила изъ лавки и почти задѣла его локтемъ. Она пошевелила губами, словно собираясь заговорить съ нимъ, но вдругъ покраснѣла и ничего не сказала. Онъ не сразу узналъ ее, смущенно остановился на мгновенье и посмотрѣлъ на нее, прежде чѣмъ быстро отвернуться и удалиться. Она пошла вслѣдъ за нимъ; онъ слышалъ, что она шла все быстрѣе; у него было такое впечатлѣніе, будто она хочетъ догнать его, и онъ ускорялъ шаги, чтобы уйти, чтобы спрятаться отъ нея; онъ боялся ея, она всегда, всегда приносила ему несчастье! Наконецъ онъ дошелъ до гостиницы; вошелъ и въ величайшей тревогѣ поспѣшилъ въ свою комнату. Славу Богу, онъ спасенъ.

Это было 14 іюля, въ понедѣльникъ…

На слѣдующее утро онъ, казалось, рѣшился на что-то. Лицо его за эти дни совершенно измѣнилось, оно было блѣдно и неподвижно, и глаза его были безжизненны. Онъ нѣсколько разъ проходилъ порядочный конецъ по улицѣ, прежде чѣмъ замѣтить, что фуражка его осталась въ гостиницѣ; въ такихъ случаяхъ онъ по обыкновенію говорилъ самому себѣ, что этому надо положить конецъ; и, говоря это, онъ крѣпко сжималъ руки.

Вставъ въ среду утромъ, онъ изслѣдовалъ прежде всего свою маленькую скляночку, встряхнулъ ее, понюхалъ и снова закупорилъ ее. Послѣ этого, одѣваясь, онъ снова по старой привычкѣ занялся тѣми долгими, своеобразными сцѣпленіями мыслей, которыя безпрерывно поглощали его и никогда не оставляли въ покоѣ его усталую голову. Съ безумной, неслыханной быстротой совершалъ его мозгъ свою работу; онъ былъ такъ возбужденъ и охваченъ такимъ отчаяніемъ, что часто съ трудомъ удерживалъ слезы, а въ душѣ его тѣмъ временемъ тѣснилась тысяча разныхъ вещей.

Да, слава Богу, у него остается еще его маленькая скляночка! Она пахнетъ миндалемъ, я растворъ прозраченъ какъ вода. Ахъ, да, скоро прибѣгнетъ онъ къ ней, очень скоро, разъ уже нѣтъ иного выхода. Вѣдь это будетъ конецъ! А почему бы нѣтъ? Онъ такъ нелѣпо и такъ давно грезилъ о какомъ-то подвигѣ тутъ на землѣ, о чемъ-то, что должно было "само собою" явиться къ нему, о дѣяніяхъ, на которыя будутъ молиться всѣ эти плотоядные… и все это обернулось такъ скверно; задачи своей онъ не выполнилъ, почему же не прибѣгнуть ему къ раствору? Вѣдь надо только проглотить его безъ лишнихъ гримасъ. Да, да, онъ это сдѣлаетъ, когда придетъ время, когда пробьетъ часъ.

И Дагни одержитъ побѣду…

Какъ оно всесильно, это созданіе! Какъ понимаетъ онъ того несчастнаго, который не пожелалъ жить безъ нея, съ его "сталью" и съ его "послѣднимъ нѣтъ": онъ уже не удивлялся ему; бѣднякъ выбралъ именно это, и что же оставалось ему больше?.. — Какъ сверкнутъ ея синіе глаза, когда и я пойду тѣмъ же путемъ! но я люблю тебя, люблю тебя даже за это, не только за твое добро, но и за зло твое. Ты мучаешь меня превосходствомъ твоихъ силъ надъ моими…. зачѣмъ же ты все-таки переносишь то, что у меня остается еще хоть одинъ глазъ? Ты должна бы взять и второй, да, оба! Ты не должна бы переносить, чтобы я гулялъ на свободѣ по улицѣ и имѣлъ бы кровъ надъ головою. Ты вырвала изъ моихъ рукъ Марту, а все же я люблю тебя, и ты знаешь, что все-таки я тебя люблю, и ты издѣваешься надъ этимъ, а я даже и за то люблю тебя, что ты издѣваешься. Можешь ли ты требовать большаго? Этого ли еще мало? Я люблю твои длинныя, бѣлыя руки, твой голосъ. твои свѣтлые волосы, твой духъ и твою душу я люблю больше всего на свѣтѣ, и отъ этого мнѣ не уйти, и передъ этимъ я безпомощенъ, да поможетъ мнѣ Богъ! Да, если бы ты была еще злѣе, если бы ты отъ всего сердца издѣвалась надо мной и высмѣивала меня, что же изъ этого, Дагни, разъ я люблю тебя? Я не смотрю на то, отчего и для чего ты что-нибудь дѣлаешь; по-моему, дѣлай, что вздумаешь, ты отъ этого не станешь менѣе прекрасной менѣе достойной любви въ моихъ глазахъ; въ этомъ признаюсь я охотно. Я почему-то обманулъ твои ожиданія, ты нашла меня жалкимъ и гадкимъ, ты считаешь меня способнымъ на всякую гадость: если бы я могъ какимъ-нибудь обманомъ прибавить себѣ росту, я бы это сдѣлалъ! Да, ну и что же? Разъ ты это говоришь, то это такъ и есть для меня, и увѣряю тебя, моя любовь во мнѣ ликуетъ, когда ты говоришь даже это. Даже когда ты считаешь меня мало значительнымъ человѣкомъ, или поворачиваешь мнѣ спину, не отвѣчая мнѣ на вопросъ, или пытаешься нагнать меня на улицѣ. чтобы унизить меня, даже тутъ мое сердце содрогается любовью и рвется къ тебѣ. Пойми меня, я теперь никого изъ насъ не обманываю: по мнѣ даже все равно, смѣешься ли ты надо мной или нѣтъ; это не измѣнитъ моего чувства; такъ-то. И если когда-нибудь я найду алмазъ, я назову его Дагни, потому что одно уже имя твое грѣетъ меня радостью. Я иду дальше: безпрерывно хотѣлъ бы я слышать твое имя, хотѣлъ бы слышать, какъ это имя повторяютъ всѣ люди и всѣ звѣри, и всѣ горы и звѣзды: я хотѣлъ бы быть глухимъ ко всему остальному и только чтобы раздавалось въ моихъ ушахъ твое имя, какъ одинъ безконечный звукъ, день и ночь и всю мою жизнь. Я хотѣлъ бы создать новую присягу въ твою честь, присягу, для всѣхъ народовъ всего міра, только чтобы чествовать тебя. И если бы я согрѣшилъ ради этого и Богъ предостерегъ бы меня, я бы сказалъ: запиши это за мною, поставь мнѣ на счетъ, я уплачу, когда придетъ время и часъ пробьетъ…