Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Такимъ образомъ мы отправляемся.

Но полиціймейстеръ еще не вставалъ.

Мы ѣдемъ назадъ въ гостиницу. Полковнику снова приходится вступиться. Тогда онъ говорить по телефону съ лежащимъ въ постели полиціймейстеромъ и добивается письменнаго разрѣшенія ѣхать, которое мы и можемъ получить на почтовой станціи.

Наконецъ-то все въ порядкѣ.

Мы укладываемъ свою поклажу въ экипажъ и расплачиваемся въ гостиницѣ. Комната была бы сама по себѣ недорога, пять рублей, но въ счетѣ стояли двѣ подушки — рубль, два полотенца — пятьдесятъ копеекъ, и еще другія удивительныя вещи. Мы, однако, за все платимъ, не поднимая пререканій, благодаримъ еще въ послѣдній разъ нашего несравненнаго полковника и трогаемся въ путъ. Тѣмъ временемъ часы показываютъ уже семь.

На почтовой станціи отдаю я карточку Хагельштама. Любезный вчерашній чиновникъ беретъ ее, читаетъ имя и разыскиваетъ письменное разрѣшеніе полиціймейстера.

Ну, теперь мы покончили счеты съ Владикавказомъ. Счастливаго пути! киваетъ намъ на прощаніе почтовый чиновникъ.

Прохладное утро, облака еще окутываютъ верхушки горъ и скрываютъ солнце. Мы ѣдемъ по аллеѣ изъ пирамидальныхъ тополей; множество телѣжекъ съ фруктами, которые везутъ въ городъ, попадается намъ навстрѣчу, и мы покупаемъ нѣсколько свертковъ винограду чуть не задаромъ. Потомъ мы ѣдемъ вдоль по берегу Терека и подъѣзжаемъ къ водопою; намъ бросается въ глаза, что мѣстечко это по своему характеру кажется совершенно норвежскимъ, мы выходимъ изъ экипажа и остаемся здѣсь немножко дольше, чѣмъ бы слѣдовало. Облака разсѣиваются, горы обрисовываются все яснѣе и яснѣе, только самыя вершины еще увѣнчаны облаками. Мы подъѣзжаемъ къ заставѣ, гдѣ съ насъ требуютъ деньги за проѣздъ, и такъ какъ намъ долго приходится ждать квитанціи въ полученіи двухъ рублей, то мы снова выходимъ изъ экипажа и начинаемъ бесѣдовать съ лошадьми и кучеромъ. Нашего молоканина зовутъ Карнѣй Григорьевичъ, онъ русскій, ему пятьдесятъ лѣтъ, у него длинные темные волосы и борода и свѣтло-голубой кучерскій кафтанъ. Онъ спрашиваетъ насъ, не французы ли мы, но когда мы ему объясняемъ, откуда мы, онъ ничего не понимаетъ и безнадежно поглядываетъ на насъ. Будь мы французы, онъ тотчасъ же сообразилъ бы, что мы родомъ изъ Франціи; имя Франціи, какъ разъ теперь, со времени союза Царя съ Феликсомъ Форомъ въ Крондштадтѣ, проникло и на Кавказъ. Карнѣй Григорьевичъ упоминаетъ уже о союзѣ и гордо улыбается своими познаніями.

Квитанція готова, шлагбаумъ отпертъ, и мы катимъ дальше.

Дорога идетъ едва замѣтно въ гору. Мы ѣдемъ по глубокой долинѣ, которая кажется такъ узка, что ее и не проѣдешь, съ обѣихъ сторонъ вздымаются могучія горы, намъ слышно только далекое журчаніе Терека внизу, въ глубинѣ. Терекъ не глубокъ въ это время года, но очень быстръ, такъ какъ беретъ начало высоко на Казбекѣ и имѣетъ страшную силу паденія. Мы проѣзжаемъ сквозь известковыя горы, дорога пробита въ отвѣсной горной стѣнѣ, надъ нашими головами крыша, не хватаетъ только стѣны со стороны Терека, чтобы образовался только тоннель. Воздухъ напоенъ страшной известковой пылью; пыль медленно поднимается, затуманиваетъ воздухъ и покрываетъ собою стекла очковъ и биноклей. Отвѣсная гора, которую мы видимъ передъ собою, почти до самаго верха поросла кустарникомъ, — можжевельникомъ и низкорослымъ хвойнымъ лѣсомъ.

Черезъ нѣсколько часовъ разсѣивается туманъ, покрывавшій верхушки горъ; солнце сіяетъ. Становится все теплѣе и теплѣе. Карнѣй разстегиваетъ свой кожаный поясъ и снимаетъ кафтанъ; аккуратно, какъ человѣкъ, любящій порядокъ, свертываетъ его и садятся на него. Мы распускаемъ зонтики, чтобъ защититься отъ солнца.

Пріѣзжаемъ на первую горную станцію Балта, гдѣ не останавливаемся. Изъ прочитанныхъ мною описаній я зналъ, что здѣсь отъ Балты начинаются горы. Какъ будто до сихъ поръ не было горъ! Ландшафтъ мѣняется: сквозь громадную пропасть, бока которой словно опираются въ небо, видны намъ въ отдаленіи снѣжныя горы, но какъ справа, такъ и слѣва горы зелены; ни деревьевъ, ни кустовъ, одна только трава. Надъ вершинами горъ кричатъ орлы. Мы видѣли сегодня уже много орловъ.

Всякій разъ, послѣ такихъ обнаженныхъ горъ попадаются другія, сверху донизу покрытыя кудрявыми кустарниками. Это особенность Кавказа. Между тѣмъ, какъ одна гора зелена до самой верхушки, но не имѣетъ ни единаго кустика, ея сосѣдка вся одѣта роскошнѣйшей растительностью. Лѣса нѣтъ, только кустарникъ, часто очень высокій, состоящій изъ лиственныхъ породъ. Здѣсь находимъ мы, смотря по высотѣ, дубы, буки, немножко елокъ, чаще всего березы. Наша милая сѣверная береза неутомима, она поднимается до самыхъ верхушекъ, тогда какъ прочія деревья останавливаются по пути, боясь холода.

Отсюда дорога круто подымается, мы ѣдемъ все время шагомъ съ небольшими промежутками. Проѣзжаемъ мимо маленькой станціи Ларсъ, окруженной горами выше тысячи метровъ. Дорога идетъ теперь зигзагами, всякій видъ загражденъ, мы не видимъ ничего ни передъ собою, ни сзади, видимъ только спину и голову Карнѣя. Тамъ и сямъ лежатъ по краямъ дороги люди и спятъ: это, вѣроятно, отдыхаютъ рабочіе, шоссировавшіе и исправлявшіе дорогу. Они одѣты на манеръ черкесовъ, но вынули оружіе изъ-за пояса. Какъ мы видимъ, всѣ, попадающіеся намъ на пути черезъ горы, одѣты черкесами; также и татары, даже русскіе носятъ эту одежду. Черкесовъ здѣсь вовсе нѣтъ; большинство переселилось въ Турцію, послѣ того какъ русскіе покорили ихъ; тѣ же, которые остались, живутъ въ долинѣ Кубани, а одно племя, кабардинцы, живетъ къ сѣверу отъ Владикавказа. Этотъ народъ, нѣкогда самый неукротимый въ мірѣ, отказывавшійся даже вступать въ войска Шамиля только для того, чтобы тѣмъ сильнѣе собственными силами побороть Россію, живетъ теперь ближе къ Россіи, чѣмъ какой-либо изъ кавказскихъ народовъ. Славянинъ побѣдилъ его и сталъ его сосѣдомъ.

Дорога такъ узка, что мы можемъ подвигаться впередъ только шагъ за шагомъ. Потомъ она немного расширяется, и мы проѣзжаемъ по желѣзному мосту черезъ Терекъ. Русло рѣки здѣсь очень узко. Рѣка сильно шумитъ, вода отъ извести желтовато-сѣрая, точно супъ. На мосту тамъ и сямъ торчитъ опаленный солнцемъ одуванчикъ. Мы выходимъ изъ экипажа, вытираемъ съ нѣкоторыхъ цвѣтовъ известковую пыль и стараемся возвратить ихъ къ жизни; мы приносимъ имъ также въ цинковомъ ведрѣ Карнѣя воды изъ Терека. Самъ же Карнѣй стоитъ, смотритъ на насъ и начинаетъ показывать признаки нетерпѣнія. Мы не всегда предаемся подобнымъ ребяческимъ затѣямъ, но на этотъ разъ возникъ у насъ горячій споръ, живы ли еще эти несчастные одуванчики, или уже погибли, и этотъ-то вопросъ и было намъ желательно выяснить. Карнѣй рѣшается въ концѣ-концовъ потерпѣть и уступаетъ намъ, онъ также сходитъ съ козелъ, садится на краю дороги и смотритъ на насъ. Быть можетъ, онъ думаетъ, что мы совершаемъ надъ одуванчиками нѣчто вродѣ религіознаго обряда, такъ какъ мы вѣдь миссіонеры.