Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш)

Большинство людей, которыхъ я вижу, носятъ кавказскую одежду и оружіе; нѣкоторые одѣты также въ европейскіе жакеты и твердыя фетровыя шляпы, на офицерахъ черкесскіе костюмы. Женщинъ почти не видать на улицахъ.

Я, собственно говоря, предполагалъ до завтрака изучить городъ отъ одного конца до другого, но тотчасъ увидѣлъ, что это для меня немыслимая вещь; я проголодался и купилъ для подкрѣпленія винограду, но въ качествѣ сѣверянина ощутилъ потребность въ мясѣ и бутербродахъ, чтобы быть сытымъ. Я обошелъ паркъ и вернулся въ гостиницу.

Все еще никто не вставалъ. Въ сѣняхъ швейцаръ снова принялся болтать, я толкнулъ наудачу одну изъ дверей, чтобы спастись отъ него, и вошелъ въ читальню гостиницы. Здѣсь нашелъ я на одномъ изъ столовъ Бедекера «Россію» и «Кавказъ», и, отыскавъ мѣсто, гдѣ говорилось о Тифлисѣ, сталъ читать.

Моя гостиница, Лондонъ, была снабжена звѣздочкой. Въ городѣ 160.000 жителей, вдвое болѣе мужчинъ, чѣмъ женщинъ. Здѣсь говорятъ на семидесяти языкахъ. Средняя цифра лѣтняго зноя 21 градусъ, средняя цифра зимняго холода 1 градусъ.

Тифлисъ находился подъ владычествомъ римлянъ, персовъ и турокъ, теперь же находится во власти русскихъ. Своимъ возвышеніемъ за послѣднее время Тифлисъ обязанъ своему благопріятному мѣстоположенію: это узелъ для торговыхъ сношеній съ Каспійскимъ и Чернымъ морями, съ Армянскимъ плоскогорьемъ и Россіей черезъ Кавказскія горы. Въ городѣ существуетъ превосходный музей, театръ, собраніе художественныхъ произведеній, ботаническій садъ и крѣпость.

Въ городѣ сохраняется также дворецъ грузинскихъ царей, употребляемый, впрочемъ, теперь какъ тюрьма. Наконецъ, въ городѣ есть еще памятникъ одному русскому генералу. Высоко, высоко надъ городомъ расположенъ монастырь св. Давида. Онъ стоитъ на священной для грузинъ горѣ Мтацминдѣ. Близъ монастыря находится памятникъ Грибоѣдову.

Я захлопываю Бедекера и припоминаю, что именно случалось мнѣ прочесть о Грибоѣдовѣ. Весьма немного. Только то, что онъ написалъ «Горе отъ ума», ту единственную сатиру на общество, которая сдѣлала его безсмертнымъ въ Россіи.

Я не понимаю этихъ странныхъ словъ: «Горе отъ ума»; но книга переведена на многіе языки подъ заглавіемъ въ родѣ «Изгнаніе генія», и т. п. Грибоѣдовъ женился въ Тифлисѣ на одной княжнѣ, которой было шестнадцать лѣтъ. Онъ былъ посланникомъ въ Персіи, гдѣ былъ убитъ чернью тридцати-пяти лѣтъ отъ роду; его вдова пережила его двадцатью восемью годами и отказывала всѣмъ женихамъ. Она воздвигла своему мужу прекрасный памятникъ близъ монастыря св. Давида. На памятникѣ надпись, говорящая о его незабвенности.

Мнѣ приходятъ въ голову многіе русскіе поэты, побывавшіе здѣсь, въ Тифлисѣ: Пушкинъ, Лермонтовъ, Толстой и другіе. Такъ какъ я сижу здѣсь довольно долго, то принимаюсь дѣлать со всей возможной скромностью обзоръ русской поэзіи. Еще такъ рано, эта небольшая комната принадлежитъ исключительно мнѣ, она такъ хорошо приспособлена для небольшого скромнаго обзора, такъ она уютна и тиха, въ ней нѣтъ даже ни одного окна, выходящаго на улицу.

Русская поэзія вообще обширна и трудно постижима. Она широка, — что зависитъ отъ простора русскихъ земель и русской жизни. Безграничность на всѣ стороны.

Ивану Тургевеву отвожу я, однако, мѣсто отдѣльно отъ прочихъ. Онъ былъ европеецъ, по крайней мѣрѣ на столько же французъ, какъ и русскій. Его герои не подчиняются той непосредственности, наклонности выбиваться изъ колеи, тому безразсудству, которыя свойственны единственно русскому народу. Гдѣ же есть еще страна, въ которой бы пьяница, подлежащій аресту, могъ бы ускользнутъ отъ него лишь потому, что обнимаетъ, цѣлуетъ и молитъ полицейскаго о пощадѣ среди улицы? Герои Ивана Тургенева мягки и поразительно прямолинейны, они думаютъ и дѣйствуютъ не достаточно порывисто по-русски, но они симпатичны, логичны и похожи на французовъ. Тургеневъ не обладалъ великимъ умомъ, но имѣлъ прекрасное сердце.

Онъ вѣрилъ въ гуманизмъ, изящную литературу, западно-европейское развитіе. Въ это вѣрили также и его французскіе современники, но не всѣ русскіе; нѣкоторые изъ нихъ, напримѣръ, Достоевскій и Толстой, нарушали его прямолинейность. Тамъ, гдѣ западный европеецъ видѣлъ спасеніе, они находили безнадежность.

И они подпали наиболѣе отсталому вѣянію семидесятыхъ годовъ: преклоненіе предъ Божествомъ. Иванъ Тургеневъ устоялъ, онъ нашелъ однажды ясный, широкій путь, который свойственъ былъ въ то время всякой посредственности; путъ этотъ пришелся по немъ, и онъ пошелъ имъ. Про него говорятъ, что когда онъ вернулся по окончаніи университетскаго курса изъ Берлина, то привезъ съ собою свѣжія культурныя вѣянія. Когда же онъ лежалъ на смертномъ одрѣ, то написалъ Толстому трогательное письмо и умолялъ его вернуться къ своей прямолинейности и заняться изящной литературой. Онъ былъ бы свыше мѣры счастливъ, писалъ онъ, если-бъ просьба эта была услышана. Со смертью Тургенева умеръ истинно вѣрующій человѣкъ.

Достоевскій же умеръ фантазеромъ, безумцемъ, геніемъ. Онъ былъ такъ же измученъ и неуравновѣшенъ, какъ и герой его произведеній. Его славянофильство было, пожалуй, черезчуръ истерично, чтобъ назваться дѣйствительно глубокимъ. То было скорѣе легко раздражаемое упорство больного генія, которое онъ порывисто выказывалъ, бросалъ въ лицо другимъ. Его вѣра въ Божество Россіи была, статься можетъ, не тверже вѣры Тургенева въ Божество Европы, т.-е. вѣра обоихъ была величиною въ зерно горчичное. Тамъ, гдѣ онъ желаетъ философствовать, какъ, напримѣръ, въ «Братьяхъ Карамазовыхъ», проявляетъ онъ странное смятеніе. Онъ болтаетъ, разглагольствуетъ, пишетъ, словно метлой, пока снова не овладѣваетъ своимъ перомъ, которое тонко, какъ игла. Никто не разобралъ подробнѣе сложныхъ явленій человѣческой души, его психологическое чутье неодолимо, отличается какимъ то ясновидѣніемъ. Для опредѣленія его величины не хватаетъ намъ мѣры, онъ стоитъ особнякомъ. Современники его хотѣли измѣрить его талантъ, но это не удалось; онъ былъ такъ неизмѣримо великъ. Однажды явился къ Некрасову, редактору журнала «Современникъ», молодой человѣкъ съ рукописью. Человѣкъ этотъ назвался Достоевскимъ, а рукопись его была озаглавлена: «Бѣдные люди». Некрасовъ читаетъ ее, сразу снимается съ мѣста, бѣжитъ среди ночи по городу и будитъ великаго Бѣлинскаго съ возгласомъ: У насъ появился новый Гоголь! Но Бѣлинскій отнесся къ этому скептически, какъ и полагалось критику; только прочитавши новое произведеніе, порадовался онъ вмѣстѣ съ другомъ. При первой же встрѣчѣ съ Достоевскимъ, высказалъ онъ юному писателю свою живѣйшую признательность; но этотъ послѣдній оттолкнулъ отъ себя тотчасъ же великаго критика тѣмъ, что самъ считалъ себя геніемъ. Великій Бѣлинскій не нашелъ у Достоевскаго привычной скромности.