Сергей Толстой - Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1

Епископ заговорил о юбилее храма, очень коротко напомнил о его истории, остановился на происхождении самого слова — Тешилово. Здесь более четырехсот лет тому назад себя «тешили ловом» московские князья. В их охотничьих угодьях возникла деревянная часовня, потом она стала церковью…

Это не было проповедью в общепринятом смысле — в ней совершенно отсутствовал пафос, стремление к эффектам или поучительности. Создавалось настроение очень дружеской, очень интимной беседы. Он задавал вопросы и сам же себе отвечал на них, иногда затрудняясь, будто думал вслух. Но это были те вопросы, самые разнообразные, которые действительно могли быть заданы в этот день собравшимися. Приводимые в подкрепление его мыслей факты и ассоциации, их крепившие, были ярки и интересны еще и потому, что брались им не из церковного обихода, а из окружающей жизни. Язык красочен, но элементарно прост и всякому доступен. И когда через одну или две минуты у свечного ящика кто-то звякнул мелкими монетами и какая-то крупная муха, жужжа, пролетела высоко над головами, это было услышано всеми, и многие, не отрывая глаз от проповедника, досадливо поморщились…

Я не мог рассмотреть его лица — стояли мы все же довольно далеко, но то ощущение, которое испытывали все вокруг, коснулось и меня.

— …Но ведь и не одно только это нам дорого, не только об этом думаем мы сегодня, в этот торжественный солнечный день, — говорил епископ. — Все мы только что слышали за литургией чтение святого Евангелия, но как часто мы, и слушая, как бы не слышим его. Да и читают нам, бывает, торопливо и не совсем ясно. А я вот думаю: как удивительно текст, прочитанный за сегодняшним богослужением, совпадает с тем, что все мы сейчас переживаем. Евангелист Матфей поведал нам о чудесном исцелении женщины. Эта женщина двенадцать лет страдала тяжкой болезнью. Болезнь вызывала у нее кровотечения, изнуряла и губила ее. И вот она, подойдя к толпе, коснулась края одежды Спасителя. Коснулась робко, сзади, стараясь сделать это понезаметнее, не обеспокоить Его, но со всей истинной верой в Него, в возможность своего исцеления. А Он почувствовал даже и это легкое касание. Он обернулся. И что же Он сказал ей? «Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя!»

Голос епископа как бы окреп. Он смотрел на всех, но каждому в церкви казалось, что на него одного направлен этот взгляд, с ним одним беседует этот голос. Беседует о том, что им обоим понятно, близко и дорого. Единомыслие и взаимопонимание подразумевались как бы сами собой. Их определял уже самый факт встречи в этот день, в этом месте…

— Вот и сейчас, разве не похожи все мы, разве не походит родная земля наша на эту евангельскую женщину? — продолжал епископ. — Тело ее кровоточит, тяжелые недуги год за годом мучат ее и истощают. Внешние враги и внутреннее междоусобие привели за собой нужду, привели голод, привели болезни, и все мы чувствуем это, потому что на каждом из нас язва от ее язв, каждое сердце в груди одного из нас ускоряет и замедляет свое биение вместе с ее сердцем, потому что она и мы — одно!..

Где же искать спасения? Спасения для нее, а значит, спасения и для нас? Где отдохнем? Где вкусим сладость мира и покой? Где найдем прибежище? Кому расскажем, как крохотные дети любящей матери, о своем горе, о своих синяках и ушибах (он так и сказал — синяках и ушибах), кто пожалеет и обласкает нас? Куда принесем и где сложим наши холодные и тяжелые мысли, и кто отогреет наши озябшие души? Есть ли на свете тот, кто мог бы это? Кому это было бы под силу?

По толпе молящихся прошло легкое волнение. Он помолчал немного и вдруг совсем тихо, с какою-то глубокой жалостью заговорил снова:

— Но разве этот храм, нерушимо стоящий четыреста лет, где мы собрались нынче, — это не тот же край одежды Его, которого мы с вами касаемся сегодня? Разве, если все мы принесем сюда измученные кровоточащие сердца наши и с верою коснемся ими этого края, Он не заметит нас и откажет нам в исцелении? Исцелении в напастях, происшедших от маловерия нашего?

Давайте же попросим все вместе Его о том, что всего нужнее человеку, о том, что всего нам дороже. Не о хлебе даже попросим, без которого нам так трудно живется, не о конце междоусобия, не о лучшей жизни, ибо все это великое горе снимется с нас, если будем иметь в себе веры хотя бы с горчичное зерно, но попросим Его о том, чтобы дал Он нам эту веру. Скажем все одним голосом, одним дыханием: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» Скажем в надежде, что все мы, вся многострадальная родина наша вскоре услышит снова слова Спасителя: «Дерзай, дщерь! Вера твоя спасла тебя!»

Он круто повернулся лицом к алтарю, поднял руки и очень тихо, почти утомленным голосом, воскликнул:

— Верую, Господи! Помоги моему неверию!

И, неловко взмахнув руками, рухнул на колени.

В абсолютной тишине было слышно, как его лоб стукнулся о каменные плиты пола. И тогда будто волна пробежала по церкви. Все, крестясь и повторяя за ним слова этого возгласа, опустились на колени и простерлись ничком. Затем, медленно и вразброд, стали подниматься, а он все лежал, неподвижный, точно маленький бесформенный холмик, задрапированный случайными складками своей фиолетовой мантии…

Алтарные служки помогли ему подняться и провели его в алтарь. Когда я поднял глаза на отца, его уже не было со мной рядом. Я с трудом отыскал его глазами: забыв обо мне, он пробирался вперед и уже поднимался на клирос. Ко мне подошли Вера с мамой. Епископ вышел снова с крестом. Мы подошли, приложились, получили его благословение. Отца все еще не было. Он нагнал нас уже по дороге обратно и сказал, что преосвященный отдохнет немного после литургии и в тот же день посетит нас в деревне, потому что утром следующего дня уже должен ехать дальше, к месту своего назначения.

……………………………………………………

В церкви побывала почти вся наша деревня. Увязая в накаленном песке, по дороге тянулись празднично одетые группы крестьян, виднелись белые платки и цветастые кофты женщин, которые перемежались с одетыми в сапоги и косоворотки мужчинами. Когда мы вернулись домой, нас уже ожидала Аксюша с кипящим самоваром, но чаепитие было скомкано. Времени до посещения высокого гостя оставалось немного. Отец или мама рассказали кому-то из соседей, которые тотчас пошли за лошадьми, чтобы поехать за епископом, и слух о его предстоящем приезде за какие-нибудь полчаса обежал всю деревню. Отец распоряжался в доме, чтобы все было убрано как можно лучше. Ему хотелось, ничего не жалея, принять и угостить так хорошо, как только могли в нашем теперешнем положении. Крыльцо избы было устлано ковром, другой ковер принесли от теток и постелили в комнате. Когда он увидел, что в сенях пол ничем не застлан, то, приказав убрать оттуда все лишнее и чисто подмести, достал огромную мамину ротонду на ангорской козе и расстелил ее мехом вверх.