Эмиль Золя - Западня

Девушки захихикали, а г-жа Лера приняла строгий вид.

— Что за выражение, дитя мое? Хорошо, нечего сказать! — проговорила она, сморщив нос. — Что подумает отец, если я передам ему твои слова?

Нана надула щеки, казалось, она вот-вот прыснет со смеху. Ее отец? Ну, он-то выражается похлеще!

— Тише: хозяйка! — прошептала вдруг Леони испуганной скороговоркой.

И правда, на пороге появилась высокая сухопарая г-жа Титревиль. Обычно она сидела внизу, в магазине. Работницы очень боялись ее — хозяйка шутить не любила. Она медленно обошла вокруг стола, над которым прилежно склонились разом притихшие девушки, обругала одну из них разиней и велела ей переделать маргаритку. Затем ушла, такая же прямая и чопорная.

— Брысь, брысь! — повторяла Нана, а остальные девицы гудели хором.

— Барышни, побойтесь бога, барышни! — твердила г-жа Лера, пытаясь быть строгой. — Мне придется принять меры…

Но никто не слушал старшую мастерицу: цветочницы нисколько ее не боялись. Она была слишком снисходительна, ее так и разбирало любопытство при виде этих молоденьких озорниц; она отводила девушек в сторонку, чтобы выведать секреты об их ухажерах, и даже гадала им на картах, освободив краешек стола. Несмотря на свой гренадерский рост, эта старая кумушка просто таяла, когда речь заходила о любовных шашнях; Правда, ее оскорбляли крепкие словечки, но если цветочницы избегали их, они могли говорить при ней все, что угодно.

Право, в мастерской Нана только пополняла полученное ею воспитание. Ничего не скажешь, дурные наклонности у нее уже были, но общение с кучей девиц, развращенных нуждой и пороком, лишь подливало масла в огонь. И потом они постоянно были вместе, в тесноте, и заражали друг дружку, как одно гнилое яблоко заражает всю корзину. На людях, разумеется, девушки держались прилично: они старались не показывать свою грубость и не болтать непристойностей, — словом, разыгрывали воспитанных барышень. Зато по углам они шептали на ушко приятельницам всякие гадости. Стоило сойтись двум подружкам, как они начинали смеяться и молоть черт знает что. По вечерам они провожали друг друга; и тут начинались такие признания, что у кого угодно волосы встали бы дыбом; цветочницы подолгу простаивали на тротуаре среди уличной сутолоки, возбужденные собственными словами. А девушек вроде Нана, которые еще не сбились с пути, развращал самый воздух мастерской, запах попоек и веселых ночей, принесенный гуляющими работницами в их наскоро заколотых волосах и в юбках, до того измятых, словно они всю ночь провалялись одетые. Томная вялость после бурной ночи, запавшие глаза, обведенные темными кругами, — г-жа Лера возвышенно называла их «фонарями любви», — развинченная походка и охрипшие голоса — все это говорило о пороке, дыхание которого проносилось над рабочим столом и над хрупкими яркими венчиками искусственных цветов. Нана впитывала в себя этот воздух и с наслаждением терлась возле видавших виды девушек. Она давно уже подсаживалась к долговязой Лизе, о которой говорили, будто она беременна, — и девчонка украдкой посматривала на свою соседку блестящими глазами, как бы ожидая, что та вот-вот раздуется и лопнет. Просветить Нана было довольно трудно: негодница все уже знала, все видела, болтаясь на улице Гут-д’Ор. В мастерской она лишь наблюдала за тем, как поступают подруги, и ее все сильнее подмывало пойти по той же дорожке.

— Здесь можно задохнуться, — прошептала Нана, подходя к окну, словно для того, чтобы поднять жалюзи.

Но она снова высунулась и посмотрела вправо и влево. Тут Леони, наблюдавшая за мужчиной на противоположном тротуаре, воскликнула:

— Взгляните на этого старика! Что ему здесь нужно? Вот уже четверть часа, как он шпионит за нами.

— Какой-нибудь старый волокита, — сказала г-жа Лера. — Нана, сейчас же ступай на свое место! Я запретила тебе стоять у окна.

Нана вновь принялась крутить стебельки фиалок, а вся мастерская занялась стариком. Это был хорошо одетый господин лет пятидесяти, в светлом пальто, с очень бледным, серьезным, благообразным лицом и аккуратно подстриженной седеющей бородкой. Он битый час простоял у магазина лекарственных трав, поглядывая на спущенные жалюзи мастерской. Цветочницы хихикали, но уличный шум заглушал их смех; прилежно склонившись над работой, они искоса посматривали в окно, чтобы не потерять из виду старого господина.

— Ишь ты, да у него лорнет, — заметила Леони. — Шикарный мужчина! Он, верно, поджидает Огюстину.

Но Огюстина, высокая некрасивая блондинка, с досадой ответила, что она терпеть не может стариков. Г-жа Лера покачала головой и игриво улыбнулась.

— Вы не правы, милочка. Старики ласковее молодых, — прошептала она, как всегда, с каким-то двусмысленным намеком.

В эту минуту соседка Леони, толстенькая коротышка, сказала ей что-то на ухо; Леони откинулась на спинку стула, корчась от смеха, и стоило ей теперь взглянуть на старика, как она заливалась еще сильнее.

— Да, да, в самую точку попала!.. Ох, уж эта Софи, ну и бесстыдница! — бормотала она.

— Что она сказала? Что она сказала? — наперебой спрашивали работницы, сгорая от любопытства.

Леони молча вытирала слезы, а потом, немного успокоившись, опять принялась за работу.

— Этого нельзя повторить, — заявила она.

Девушки стали приставать к Леони, но она только отрицательно мотала головой и прыскала со смеху. Тогда Огюстина, ее соседка слева, стала просить подружку потихоньку сказать ей, в чем дело. Наконец Леони сдалась и что-то прошептала ей в самое ухо. Огюстина в свою очередь откинулась на спинку стула, покатываясь со смеху. Затем она повторила соседке ту же фразу, которая стала переходить из уст в уста среди негромких восклицаний и смешков. Когда непристойное словцо Софи обошло весь стол, девушки переглянулись и расхохотались все разом, красные и смущенные. Одна только г-жа Лера ничего не знала. Она чувствовала себя оскорбленной.

— Вы плохо себя ведете, барышни, — заявила она. — Неприлично секретничать в обществе… Верно, какая-нибудь сальность, да? Фи, как нехорошо!

Она не решалась попросить, чтобы ей повторили остроту Софи, хотя ей до смерти хотелось знать, в чем дело. Она сидела, опустив голову, — нельзя же было ронять свое достоинство, — и с наслаждением прислушивалась к болтовне девушек. Стоило одной из них сделать самое невинное замечание, скажем, о своей работе, как другие тут же все перетолковывали: они извращали самые обычные слова, придавая им грязный смысл, и во всем видели непристойные намеки. Если одна из девиц говорила: «Мои щипчики лопнули» или «Кто лазил в мой горшочек?» — другие тотчас же относили это к пожилому господину, стоявшему столбом на улице, — все разговоры вертелись вокруг него. Ну и икалось же ему, наверно! Девушкам так хотелось поострить, что они начали болтать всякую чушь. Однако новая игра им очень нравилась; они возбужденно хохотали, глаза у них лихорадочно блестели, а язык уже не знал никакого удержу. И все же у г-жи Лера не было причины сердиться: ни одного грубого слова не было сказано. Да и сама она рассмешила девушек до упаду.