Генри Джеймс - Мадонна будущего. Повести

Вскоре доктор Хью стал проявлять явное беспокойство и на вопрос, в чем дело, признался, что из-за графини. «Отправляйтесь к ней, обо мне не тревожьтесь», — несколько раз настойчиво повторил Денком, когда молодой человек рассказал ему все без обиняков. Графиня так страдала от ревности, что сама слегла, оскорбленная вероломством. Она щедро платила за преданность и требовала ее целиком; она не желала делить его внимание с кем-то еще и даже обвинила в том, что будто бы он, доктор, желает ей умереть в одиночестве, ибо кому, как не ему, знать, насколько бесполезна в трудную минуту мисс Вернхэм. Когда доктор Хью сказал, что, если бы не постельный режим, графиня уже уехала бы из Борнмута, бедный Денком крепче сжал его руку и решительно произнес: «Уезжайте немедленно». Они вышли и вместе направились к той укромной скамье, где два дня назад познакомились. Молодой человек, который так поддержал Денкома в болезни, с жаром заявил, что совесть его чиста — он вполне в состоянии пасти двух овечек. Разве не он недавно еще мечтал о будущем, когда их было бы пятьсот или больше? Денком, не меньше обиженный за него, сказал, что когда-нибудь непременно наступит золотой век, когда никто не сможет требовать от врача безоговорочного подчинения. Впрочем, быть может, в случае с графиней ее требовательность законна? Доктор Хью возразил — он не подписывал никакого контракта, у них была лишь взаимная договоренность, и он согласился из великодушия, а не ради унизительного низкопоклонства; но больше всего ему хотелось поговорить об искусстве, и, когда они уселись на теплую от солнца скамейку, доктор постарался перевести разговор на этот предмет. Денком, успевший снова почувствовать в себе силы, счастливый, как заключенный, которому организовали побег, опять воспарил на своих слабых крылышках и принялся разглагольствовать про свой «зрелый опыт», свою твердыню, свою цитадель, где он еще соберет истинные сокровища. Он проговорил битый час, распинаясь перед собеседником, у которого отнял все утро, глядя вдаль, на спокойное, бескрайнее море. С жаром он убеждал, в том числе и себя, какими сокровищами он украсит свой замок, как добудет из шахт бесценные металлы, невиданные алмазы, развесит между колоннами гирляндами чистого жемчуга. Он сам удивился этому приступу красноречия, но еще более — доктору Хью, когда тот взялся уверять, что у Денкома и так в каждой книге на каждой странице есть россыпи драгоценностей. Разумеется, ему, доктору, тоже хочется увидеть, как они заблестят по-новому, и он перед лицом ясного апрельского солнца еще раз поклялся в том, что теперь медицина берет на себя полную ответственность за жизнь великого мастера. Вдруг он похлопал себя по карману с брегетом и попросил позволения на полчаса удалиться. Денком ждал, и думал про доктора, и вернулся к действительности, лишь когда на землю возле скамейки упала тень. Принадлежала тень мисс Вернхэм, той самой, пианистке при графине, которая пришла поговорить с ним, что сразу, узнав ее, понял Денком и, соблюдая приличия, поднялся. Однако мисс Вернхэм оказалась менее любезна; она волновалась, и Денком на этот раз без сомнения определил «тип», какой она из себя представляла.

— Прошу прощения, — сказала мисс Вернхэм, — но, если позволите, хотелось бы надеяться, вы оставите доктора Хью в покое. — И, прежде чем наш бедный друг, придя от этих ее слов в изрядное замешательство, успел что либо возразить, мисс Вернхэм добавила: — Вам следует знать, вы можете нанести ему непоправимый вред.

— Вы хотите сказать, что из-за меня графиня может отказаться от его услуг?

— Что графиня может отказать ему в наследстве! — Денком в изумлении воззрился на нее, и, довольная впечатлением, мисс Вернхэм снизошла до объяснений: — Если бы он захотел, он получил бы приличное состояние. У него могло быть прекрасное будущее, а вы все испортили.

— Не намеренно, уверяю вас, не намеренно. Но неужели уже нельзя исправить положение?

— Графиня очень хотела что-нибудь для него сделать. Она замечательная, она свободная… Да, она такая. Родственников у нее нет, она может распоряжаться деньгами, как хочет, и она очень больна, — прибавила в заключение мисс Вернхэм.

— Очень печально слышать, — пробормотал Денком.

— Вы не могли бы уехать из Борнмута? Я пришла просить вас об этом.

Денком опустился на скамью.

— Я тоже очень болен, но я попытаюсь.

Мисс Вернхэм стояла, спокойно, как человек, честно исполнивший свой долг, глядя на него бесцветными, безжалостными глазами.

— Пожалуйста, сделайте это, пока не поздно! — сказала она, повернулась спиной и быстро, будто более не могла позволить себе потерять на это дело ни минуты своего драгоценного времени, скрылась из виду.

Конечно, после такой беседы ему стало плохо по-настоящему. Денкома потрясла и грубая прямота мисс Вернхэм, и то, что молодой человек, не имевший ни пенни, поставил ради него на карту будущее. Он сидел на своей скамейке, смотрел на пустынное море, его лихорадило, и он снова чувствовал себя больным. Он еще слишком слаб, слишком ненадежен, но он должен сделать усилие, должен уйти, это вопрос чести, он не может принять на себя ответственность за чужую жизнь. По крайней мере, для начала нужно встать и добраться до дома, а там и подумать, что делать. По пути к гостинице Денком вдруг совершенно отчетливо понял, почему мисс Вернхэм к нему пришла. Конечно, графиня женщин ненавидит — на этот счет у Денкома не было никаких сомнений, — и нищая пианистка, которой нечего было даже надеяться что-нибудь от нее получить, наверняка придумала дерзкий план: убедить графиню оставить наследство доктору, а потом либо женить его на себе, либо потребовать компенсации. Доктор, как человек благородный — тут мисс Вернхэм не ошибалась, — безусловно, не выгнал бы ни с чем одинокую женщину, которой был бы всем обязан.

Слуга попытался уложить его в постель. Денком сказал, что им нужно успеть на поезд, и потребовал собирать вещи, но нервы не выдержали, и он сдался. Он согласился позвать врача, за которым немедленно и послали, однако строго-настрого запретил впускать к себе доктора Хью. Уже лежа в постели, Денком придумал способ все уладить, который ему показался замечательным. Он навсегда, без объяснений закроет дверь перед доктором Хью, тот, естественно, оскорбится, и ему ничего не останется делать, кроме как вернуться к графине на радость мисс Вернхэм. Денкома все еще лихорадило, когда пришел врач, и это было очень скверно — Денком обязан был не волноваться и, по возможности, ни о чем не думать. Весь остаток дня он проклинал свою глупость, и больнее всего была мысль, что, возможно, теперь у него больше нет надежды на «вторую попытку» и всему конец. Его «медицинский советник» выглядел недовольным: повторный приступ был дурным знаком. Он строго-настрого велел Денкому выставить доктора Хью за дверь железной рукой — сейчас для него ничего нет важнее покоя. Больше никто в номере Денкома не упоминал даже имени доктора, но в десять вечера спокойствие было нарушено, когда из Лондона пришла телеграмма за подписью мисс Вернхэм и слуга открыл ее и прочел, поскольку в отношении почты не было никаких предписаний. «Употребите все свое влияние, чтобы утром наш друг к нам присоединился. Состояние графини после поездки резко ухудшилось, но дело можно еще спасти». Значит, дамы, весь день прозлившись, к вечеру подняли бунт. Отбывая в столицу, графиня давала понять, что она не только больна, как писала мисс Вернхэм, но не в меньшей степени безрассудна, и пусть доктор об этом знает. Бедный Денком, который отнюдь не был безрассудным и хотел лишь, чтобы его «спасли», велел отнести телеграмму в комнату доктора и утром с облегчением узнал, что тот уехал из Борнмута первым же поездом.