Эдит Уортон - В лучах мерцающей луны

— Вопрос, думаю, в том, равна ли эта способность блистать ее стремлению к этому.

Адъютант внимательно посмотрел на него:

— Вы имеете в виду, что она не честолюбива?

— Напротив; уверен, безмерно честолюбива.

— Безмерно? — Адъютант, казалось, пытался оценить услышанное. — Но, безусловно, ее честолюбие не простирается дальше… дальше того, что мы можем предложить.

Его глаза договорили фразу, и теперь настал черед Лэнсинга внимательно посмотреть на собеседника. Адъютант выдержал его взгляд. «Да», — мгновенно закончили его глаза, тогда как губы проронили:

— Княгиня-мать просто восхищается ею.

Но тут взмах веера мисс Хикс заставил их торопливо покинуть место у окна.

— Профессор Дарчивио обещал объяснить нам разницу между персидскими, эпохи Сассанидов, и византийскими мотивами в искусстве времен Каролингов; но управляющий сообщил, что из Парижа прибыли два креольских танцора, и ее светлость желает пойти в танцевальный зал и взглянуть на них… Она уверена, что профессор поймет…

— И конечно, присоединится к нам, — уверенно добавил принц.

После короткой беседы у окна «Нуво-люкс» у Лэнсинга пелена спала с глаз. Один быстрый взгляд адъютанта залил светом бесчисленные темные уголки памяти: то, что ему доводилось слышать, намеки, на которые он не обращал внимания, улыбки, инсинуации, любезности, слухи о невозможности для принца создать семью, предположения о настоятельной необходимости пополнить сокровищницу Тевтобургов…

Мисс Хикс волей-неволей пришлось сопровождать родителей и высокородных гостей в танцевальный зал; но так как она не танцевала, а наблюдать за танцующими ей было неинтересно, она стояла в стороне от остальных, увлеченно беседуя об археологии с озадаченным, но улыбающимся ученым мужем, который должен был просветить собрание относительно различий между сассанидским и византийским орнаментами.

Лэнсинг тоже не присоединился ко всем, а выбрал место, откуда можно было наблюдать за девушкой: теперь он смотрел на нее по-другому, а прежде она представлялась ему средоточием всех этих расходящихся нитей интриг. Да, она решительно становится все привлекательней; а может, она научилась выгодно подчеркивать крупные черты своего лица, вместо того чтобы их маскировать. Когда она, рассеянно глядя на танцующих, поправила удлиненные очки, он поразился крупной красоте ее руки и небрежной уверенности жеста. В Корал Хикс не было ни нервности, ни суеты; и его не удивило, что княгиня-мать, судя по всему, разглядела ее возможности.

Ник Лэнсинг всю эту ночь сидел и размышлял о своем будущем. Он достаточно знал общество, в которое сносило Хиксов, чтобы предположить: пройдет очень немного времени, и намек адъютанта вновь повторится в форме прямого предложения. Возможно, самому же Лэнсингу — как единственному человеку в окружении Хиксов, с которым возможно откровенно поговорить, — доверят участвовать в следующей стадии переговоров: его попросят, как выразился адъютант, «прощупать почву». Это явно была часть государственной политики Тевтобургов — предложить мисс Хикс, вместе с рукой их монарха, благоприятную возможность пополнить казну княжества.

Как поступит девушка? Лэнсинг не мог этого предположить, и все же он смутно чувствовал, что ее реакция будет в огромной степени связана с его собственной. А как отреагирует сам, он знал не лучше, чем в ту ночь, четыре месяца назад, когда выбежал из комнаты жены в Венеции, чтобы сесть на генуэзский полночный скорый.

Все его прошлое — и прежде всего стремление, которым он когда-то гордился, жить настоящим моментом и пользоваться любым предоставляющимся шансом — теперь мешало ему действовать. Он начал понимать, что никогда, даже будучи в теснейших отношениях с жизнью, не заглядывал дальше сиюминутного удовольствия. Он считал, что это прекрасно — уметь в полной мере наслаждаться моментом, а не пренебрегать им в погоне за чем-то бóльшим или иным, на манер людей чересчур щепетильных или лишенных воображения, которые для него всегда были одинаковы и равно достойны сожаления. Лишь тогда, когда он связал свою жизнь с жизнью Сюзи, начал он чувствовать, что будущее существует, и ему страстно захотелось, чтобы оно было надежным, определенным, отвечало его желаниям и целям; лишь тогда он почувствовал, по неощутимой перемене, что будущее стало его реальным настоящим, моментом, которым он живет.

Сейчас настоящий момент разлетелся вдребезги, а сил восстанавливать его не хватало. Он никогда прежде не думал о том, чтобы собрать осколки: он чувствовал себя как человек, чей дом разрушило землетрясение и который в отсутствие мастеров впервые вынужден орудовать кельмой и носить кирпичи. Он просто не знал, как это делается.

Он понял, что одной силы воли тут недостаточно. Восстанавливать надо понемногу и старательно, последовательными легкими усилиями сводить определенные вещи, храбро встречать ежедневные трудности, вместо того чтобы ловко уклоняться от них или перекладывать на других. Строительство того, что называется характером, — процесс столь же медленный и тяжелый, как возведение египетских пирамид; и сам он, как те ужасные сооружения, по большей части годится для того, чтобы разместить в нем своих потомков после того, как они тоже обратятся в прах. Тем не менее инстинкт пирамиды — это то, что создало мир, создало человека и сохранило его мимолетные радости, как выцветающие фрески на несокрушимых стенах…

По дороге в гостиницу с обеда в «Нуво-люкс» события разворачивались в предвиденной Сюзи последовательности.

Она пообещала Стреффорду проконсультироваться у юриста относительно развода, и он поцеловал ее; дать обещание оказалось легче, чем она ожидала, и выдержать поцелуй — не очень трудно.

Она ехала на обед, дрожа от обиды после того, как узнала, что ее муж все еще с Хиксами. Хотя, в сущности, она и так была уверена в этом, фактическое подтверждение потрясло ее, и в первый раз ей открылась пропасть между «бояться» и «знать». Неудивительно, что он не написал ей, — современный муж не обязан этого делать: предоставь все времени и газетам — и о твоих намерениях станет известно. Сюзи могла представить, как Ник говорит себе (так он иногда говорил, когда она напоминала ему о неотвеченном письме): «Но есть много способов ответить на письмо — и, как ни странно, писать — это не мой способ».

Что ж… он ответил по-своему, и она получила ответ. Она отложила газету, и в этот миг у нее потемнело в глазах, она будто вновь погрузилась в беспредельные мучения той ужасной бессонной ночи в палаццо Вандерлинов. Но она уже устала от мучений: ее хрупкое тело и нервы отвергали их. Волна схлынула, и Сюзи чувствовала, как неудержимо борется, выплывая к свету, жизни и молодости. Он отказался от нее! Что ж, она постарается отказаться от него! Все старые испытанные средства в ее распоряжении: яркая помада для бледных губ, атропин — для мутных глаз, новое платье на кровати, мысли о Стреффорде и его гостях, ожидающих ее, и о заключениях, которые сделают обедающие в «Нуво-люкс», увидев их вместе. Слава богу, никто не скажет: «Бедняжка Сюзи — слыхали, Ник бросил ее?» Нет, они скажут: «Бедняга Ник! Думаю, ей жаль было бросать его, но Олтрингем безумно хочет жениться на ней, и что она могла поделать?»