Эдит Уортон - Век невинности

«Да, но как будут одеты другие дамы?»

«Не так хорошо, как ты, дарлинг!» — ответил он, недоумевая, когда успело в ней развиться такое болезненное отношение к одежде, — совсем, как у Дженни.

Она со вздохом отодвинула назад свой стул и произнесла:

«Ты очень любезен, Ньюлэнд, но в этом деле ты мне не советчик!»

И тут его осенило.

«Почему бы тебе не надеть свое подвенечное платье? Думаю, ничего зазорного в этом не будет!»

«Ах, дорогой, если бы оно только было здесь! Но я отправила его в Париж, чтобы Ворт обновил его к следующей зиме; я еще не получала его обратно».

«Ну, тогда… — обескураженно развел руками Ачер, поднимаясь из-за стола. — Посмотри лучше, какой густой туман! Если поторопиться, то мы еще успеем заскочить в Национальную галерею и бросить взгляд на картины!»

После трехмесячного свадебного путешествия Ачеры решили вернуться домой. В своих письмах подругам, Мэй сразу же дала им понять, что о такой поездке она «даже не мечтала».

Правда, на итальянские озера они не поехали, поскольку Ачеру вдруг показалось, что его жене нужно нечто иное. Мэй мечтала провести по крайней мере весь июнь в Париже, у французских модельеров, и поработать над созданием новых туалетов, в июле — заняться альпинизмом, а в августе — плаванием. Все ее мечты сбылись. В июне они побывали в Интерлейкене и Гринвальде, а в августе — в маленьком тихом местечке на побережье Нормандии, которое было рекомендовано кем-то из их общих знакомых, как самый подходящий уголок для семейной идиллии.

Как-то раз в горах Ачер показал рукой на юг и сказал:

«Смотри, Италия — вон там!»

Мэй, стоя по пояс в альпийских травах, улыбнулась и заметила:

«Было бы неплохо отправиться туда следующей зимой, если, конечно, ты не будешь занят в Нью-Йорке!»

Но, как выяснилось, Мэй не питала особого пристрастия к путешествиям. Она рассматривала их (если, конечно, у нее была с собой подходящая одежда!), как прекрасную возможность для физических упражнений: ходьбы, верховой езды, плавания. За время их свадебного путешествия она увлеклась новой, захватывающей игрой в лаун-теннис и успела основательно поднатореть в ней.

А когда они вернулись в Лондон, где им предстояло провести еще две недели (Ачер тоже решил обновить свой гардероб), Мэй призналась, что ей не терпится поплавать на яхте.

В самом Лондоне ее интересовали только театры и магазины. Театры произвели на нее куда меньшее впечатление, чем парижские кафе-шантаны. Мэй вспоминала, как они вместе с мужем сидели на террасе под конскими каштанами Елисейских полей и наблюдали сценки из городской жизни. Внизу прохаживались кокотки, шансонье пел песни, и Мэй просила, чтобы Ньюлэнд переводил ей их текст и все разговоры, что он и делал, предварительно адаптируя перевод для нежных дамских ушей.

Ачер вернулся к своим старым представлениям о браке. Ведь было куда проще следовать добрым старым традициям и заботиться о Мэй точно так же, как все его друзья заботились о своих женах, нежели применять заумные теории, которые он выработал за время своей холостяцкой жизни.

Он очень скоро понял, что все его попытки эмансипировать собственную жену не увенчаются успехом: Мэй даже не подозревала о том, что не свободна. Ачер не сомневался, что предоставь он Мэй свободу в его понимании, она тут же принесет ее в жертву на алтарь своей любви к мужу. Чувство собственного достоинства никогда не позволило бы ей пренебречь столь ценным подарком. Но Ачер знал, что в один прекрасный день Мэй найдет в себе силы (а она уже сделала это однажды!) добровольно отказаться от своих прав. И, учитывая ее отношение к замужеству, как к естественному положению женщины в обществе, следовало уяснить себе, что подобный кризис мог бы возникнуть только в том случае, если бы Ачер совершил нечто из ряда вон выходящее. Но ее любовь к нему была прекрасным гарантом прочности их уз. Что бы ни случилось, думал Ачер, она всегда останется такой терпимой, деликатной и незлобливой. И он чувствовал, что обязан следовать по пути тех же добродетелей.

Все это и привело к тому, что он вернулся к своим старым представлениям о браке. Если бы ее простота граничила с мелочностью, он неизменно восстал бы против нее. Но поскольку черты ее характера (как и черты лица) умиляли Ачера, он восхищался ею, как божеством и олицетворением созданного им в далеком прошлом идеала.

Стоило ли пускаться в длительное путешествие за границу, чтобы открыть в ней эти качества? Впрочем, они делали Мэй исключительно приятной спутницей. Но Ачер уже мог представить, во что превратится их совместная жизнь с Мэй, когда они, наконец, осядут в Нью-Йорке. Однако, молодой человек не думал, что их дальнейшие взаимоотношения будут угнетать его, ибо понимал, что его духовная и интеллектуальная жизнь на этом не закончится, и ему всегда представится та или иная возможность стряхнуть с себя домашнюю рутину. Ачер знал, что он никогда не будет задыхаться в своем домашнем кругу и сравнивать возвращение к своей жене с возвращением в душную комнату после прогулки на свежем воздухе. А когда появятся дети, — они заполнят все вакантные уголки в их сердцах…

Все эти мысли пронеслись у Ачера в голове во время их медленного переезда из Мэйфера в Южный Кенсингтон, где жила миссис Карфри со своей сестрой. Ачер тоже предпочел бы в этот раз избежать встречи с ними: в соответствии с традицией их семейства он тоже старался держаться особняком за границей и не контактировать ни с иностранцами, ни со своими соотечественниками. Только однажды, после окончания Гарвардского университета, он провел несколько веселых недель во Флоренции, в компании европеизированных американцев. Они танцевали всю ночь напролет с титулованными особами во дворцах, а днем играли в азартные игры с итальянскими аристократами и английскими денди. И хотя время провели очень интересно, Ачера тогда не покидало ощущение, что все их развлечения — просто веселый карнавал. Эти странные женщины, ратовавшие за космополитизм, совсем запутались в клубке любовных интрижек, о которых считали необходимым рассказывать чуть ли не первому встречному. А их вечные слушатели — интересные молодые офицеры и убеленные сединой старцы — слишком отличались от тех людей, среди которых он, Ачер, привык вращаться. Они напоминали ему дорогие оранжерейные цветы, со слабым ароматом и претензией на экзотичность; потому он не собирался придавать встречам с этими людьми слишком большого значения. О том, чтобы ввести Мэй в узкий круг своих европейских знакомых он и не помышлял. Впрочем, во время их долгого путешествия, их не особенно одолевали толпы людей, искавших с ними встречи.

Вскоре, после возвращения в Лондон, Ачер совершенно случайно встретился с князем Сан-Острейским, и тот, сразу узнав его и искренне обрадовавшись, сказал: