Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Я отдался своим размышлениям. Она тоже молчала и думала, склонив голову, продолжая держать свою руку в моей, и нас окутывала тень от больших неподвижных вязов.

О чем она думала? Лоб ее был, как всегда, нежный и бледный. Не окутывала ли ее какая-нибудь другая тень, кроме тени вечера?

Я видел Раймонда: не в виде испорченного и дикого мальчика с серыми глазами, но в виде красноватого и мягкого тельца, едва-едва дышащего, убить которое можно было одним легким движением.

Колокол Бадиолы ударил к вечерне. Джулианна вынула свою руку из моей и перекрестилась.

Прошел четвертый месяц, прошел пятый, и беременность начала быстро развиваться. Тело Джулианны, стройное, тонкое, гибкое, толстело, теряло форму, подобно телу, больному водянкой.

Она чувствовала себя униженной передо мной, как будто это была какая-нибудь постыдная болезнь. Острое страдание появлялось на ее лице, когда она ловила мои пристальные взгляды на своем вздутом животе.

Я чувствовал себя утомленным, положительно неспособным влачить тяжесть этого несчастного существования. Каждое утро, когда я раскрывал глаза после неспокойного сна, у меня было такое ощущение, как будто мне преподносят глубокую чашу и говорят: «Если ты хочешь жить, если ты хочешь жить, нужно выжать в эту чашу до последней капельки всю кровь твоего сердца». Ужас, отвращение, озноб подымался из глубины души при каждом пробуждении. А между тем надо было жить.

Дни текли нестерпимо медленно, время едва двигалось, тяжело и медленно. А впереди было еще лето, часть осени — целая вечность! Я принуждал себя следовать за братом, помогал ему в его ежедневных заботах об имении, старался увлечься его идеями. Я проводил целые дни верхом, точно пастух, я утомлял себя ручной работой, каким-нибудь легким и однообразным занятием; я старался ослабить остроту сознания, вступая в соприкосновение с крестьянами, людьми простыми и прямыми, с теми, у кого немногие нравственные унаследованные нормы действовали так же правильно, как и органы физические. Несколько раз я посетил Джиованни Скордио, святого отшельника; мне хотелось слышать его голос, мне хотелось расспрашивать его о его несчастиях, мне хотелось видеть его глаза, такие печальные, и его улыбку, такую кроткую. Но он был молчалив, немного застенчив со мной; он отвечал несколькими смутными словами, он не любил говорить о себе, он не любил жаловаться и он не прерывал работы ради болтовни. Его жилистые, сухие, коричневые, вылитые точно из живой бронзы руки никогда не останавливались, не знали, может быть, усталости.

Однажды я воскликнул:

— Но когда же отдохнут твои руки?

Он посмотрел на них, улыбаясь; он посмотрел на ладонь и на обратную сторону, переворачивая их на солнце. Этот взгляд, эта улыбка, это солнце, этот жест придавали этим большим жилистым рукам поразительное благородство; огрубевшие на полевых орудиях, освященные содеянным добром и совершенным трудом, теперь эти руки были достойны нести пальму.

Старик скрестил их на груди по похоронному христианскому обычаю и ответил, не переставая улыбаться.

— Скоро, синьоре, если это угодно будет Богу. Когда их сложат вот так в гробу. Аминь.

Все средства были напрасны.

Работа не помогала и не утешала меня; она была неровной, беспорядочной, лихорадочной, часто прерывалась непреодолимою усталостью, упадком духа, бездеятельностью.

Мой брат читал мне наставления:

— Это не по правилам. В одну неделю ты затрачиваешь энергию шести месяцев; потом снова впадаешь в бездеятельность, и затем снова с жаром бросаешься в работу. Так нельзя. Чтобы работа была прочной, надо, чтобы она была спокойной, обдуманной, гармоничной. Понимаешь? Нужно работать согласно системе. А у тебя недостаток всех новичков: излишек рвения. Ты успокоишься впоследствии.

Мой брат говорил:

— Ты не нашел еще уравновешенности. Ты не чувствуешь еще твердой почвы под ногами. Но не бойся. Рано или поздно ты выработаешь свой закон. Это случится вдруг, неожиданно, со временем.

И потом он говорил:

— Джулианна на этот раз, наверное, подарит тебя наследником, Раймондо. Я уже подумал о крестном отце.

Твоего сына будет держать при крестинах Джиованни Скордио. Ты не мог бы найти ему более достойного крестного отца. Он передаст ему свою доброту и силу. Когда Раймондо будет в состоянии понимать, мы будем говорить ему об этом великом старце. И твой сын будет тем, чем мы не смогли или не сумели быть.

Он часто возвращался к этому, часто называл Раймондо; он желал, чтобы ребенок, который должен был родиться, воплотил бы в себе его идеал. Он не знал, что каждое его слово ранило меня точно стрелой, сильнее возбуждало мою ненависть и усиливало страдание.

Ничего не подозревая, все домашние точно сговорились против меня, точно старались терзать меня. В их присутствии я испытывал такое чувство, как будто находился рядом с лицом, держащим в руках страшное оружие и не знающим его употребления и опасности. А постоянно ждал удара.

Чтоб отдохнуть, нужно было бежать от всех, искать уединения: но в одиночестве я встречался лицом к лицу со своим худшим врагом, с самим собой?

Я чувствовал, что гибну; мне казалось, что жизнь выходила через все поры. Порой ко мне возвращались состояния души, относящиеся к самому мрачному периоду моей жизни, теперь уже далекому. Иногда я испытывал чувство изолированности среди молчаливых призраков внешнего мира; порой я чувствовал лишь неподвижную, давящую тяжесть жизни и легкое биение артерии в голове.

Потом являлась ирония, сарказм против самого себя, неожиданное желание все уничтожить и разрушить, беспощадная насмешка, хищная злоба, брожение самых низменных инстинктов. Мне казалось что я не знаю, что такое прощение, сострадание, нежность, доброта. Все мои внутренние добрые источники закрывались, высыхали, точно пораженные проклятием. И тогда я видел в Джулианне лишь грубый факт — ее беременность; в себе я видел лишь глупого, осмеянного мужа, сентиментального героя плохого романа. Внутренний сарказм не щадил ни одного из моих поступков, ни одного из поступков Джулианны. Драма превращалась для меня в горькую и смешную комедию. Ничто меня более не удерживало, все узы порвались. И я думал: «К чему мне оставаться здесь и играть эту отвратительную роль? Я уеду, вернусь к прежней жизни, к разврату. Я постараюсь в себе все заглушить, погибну. Что из этого? Я хочу быть тем, что я есть: грязью, среди грязи!»

В один из таких моментов я решил покинуть Бадиолу и ехать в Рим, наудачу.

Мне представился предлог. Не предвидя такого долгого отсутствия, мы оставили дом, как попало. Нужно было позаботиться о многом, нужно было принять меры, чтобы наше отсутствие могло продлиться до какого угодно срока. Я объявил о своем отъезде. Я убедил в его необходимости мать, брата, Джулианну. Я обещался вернуться через несколько дней. Я стал готовиться к отъезду.