Габриэле д'Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 2. Невинный. Сон весеннего утра. Сон осеннего вечера. Мертвый город. Джоконда. Новеллы

Я подумал о заглавии объявленной книги Филиппо Арборио: «Turris Eburnea». Мною овладели сомнения. Было ли случайным совпадение этого заглавия с прилагательным известного посвящения? Или же писатель захотел создать литературный образ, по подобию Джулианны Эрмиль, рассказать свое недавнее приключение?

И опять мучительный вопрос предстал передо мной: каким образом прошла вся эта история, сначала до конца?

И я снова слышал слова, которые крикнула мне Джулианна в ту незабвенную ночь: «Я люблю тебя, я люблю тебя всегда, я всегда была твоей, я плачу этим адом за минуту слабости, понимаешь? Минуту слабости… Это правда. Разве ты не чувствуешь, что это правда?»

Увы! как часто нам кажется, что мы слышим правду в голосе, который лжет! Ничто не может защитить нас от обмана! Но если то, что я почувствовал в голосе Джулианны, было правдой, тогда, действительно, она была застигнута им в минуту физической слабости в самом моем доме, и она подверглась этому как-то бессознательно, а придя в себя, она испытала ужас и отвращение к неисправимому акту, и она выгнала его и больше никогда не видела?

Этому предположению ни в чем не противоречили кажущиеся видимости; и даже по ним можно было заключить, что уже между ним и Джулианной произошел полный, окончательный разрыв.

«В моем собственном доме!» — повторял я. И в безмолвном, как могила, доме, в этих пустых и душных комнатах меня преследовал неотвязчивый образ.

Что делать?! Оставаться в Риме и ждать среди этого пекла, среди этих томящих каникул нового, сумасбродного взрыва моего мозга? Поехать на море, в горы, искать забвения в свете, на каких-нибудь элегантных модных курортах? Пробудить в себе прежнего кутилу, поискать себе другую Терезу Раффо, какую-нибудь легкомысленную любовницу?

Два или три раза я даже подумал о Терезе, хотя она давно уже исчезла не только из моего сердца, но и из моей памяти. «Где она теперь? Продолжается ли все еще ее связь с Евгением Эгано? Что я почувствую, встретившись с ней?» Но все это возбуждало во мне лишь слабое любопытство. Я заметил, что моим единственным, глубоким, непобедимым желанием было вернуться туда, в дом страдания, к своей муке.

Я тщательно сделал все распоряжения, посетил доктора Вебести, телеграфировал в Бадиолу о своем возвращении и уехал.

Нетерпение мучило меня; острое возбуждение томило меня, точно меня ожидали необыкновенные новости. Дорога казалась мне нескончаемой. Лежа на подушках, мучимый жаром, задыхаясь от пыли, проникавшей во все щели, слушая однообразный шум поезда, гармонировавший с непрерывным стрекотанием кузнечиков и не успокоивший моего неприятного состояния, — я думал о грядущих событиях, взвешивал возможные случайности, старался проникнуть в мрак будущего. Отец был смертельно болен. Какая участь ждет сына?

В Бадиоле никаких новостей. Мое отсутствие было очень кратким. Мое возвращение было встречено ликованием. Первый взгляд Джулианны выражал бесконечную благодарность.

— Ты хорошо сделал, что так скоро вернулся, — сказала мне мать, улыбаясь. — Джулианна не знала покоя. Теперь, надеемся, ты никуда не двинешься. — Она прибавила указывая на живот беременной.

— Ты не видишь прогресса? А кстати, ты купил кружева? Нет? Ах, какой забывчивый!

С первого же момента возобновлялось мое мучение. Как только мы остались одни с Джулианной, она сказала мне:

— Я не надеялась, что ты так скоро вернешься. Как я тебе благодарна!

В ее жестах и в ее голосе было столько робости, смирения, нежности. Контраст ее лица с остальной фигурой бросался в глаза еще резче. Для меня было особенно ясно тягостное состояние, написанное на ее лице, выраженное на нем постоянное страдание от бесчестящей беременности, которой подвергалось ее тело. Это выражение никогда не покидало ее, оно было заметно среди всех других мимолетных ощущений, которые, какие бы они ни были сильные, не могли сгладит его; оно было закреплено, слито с ней; оно вызывало мое сострадание, рассеивало мою неприязнь, смягчало мою грубость, чересчур очевидную в минуты насмешливой проницательности.

— Что ты делала эти дни? — спросил я ее.

— Я ждала тебя. А ты?

— Ничего. Я желал вернуться.

— Ради меня? — спросила она робко и смиренно.

— Ради тебя.

Она опустила веки, и нечто вроде улыбки задрожало на ее лице. Я чувствовал, что никогда не был так любим, как в этот момент.

Она сказала после паузы, посмотрев на меня влажными глазами:

— Спасибо.

Выражение, чувства, вложенные в эти слова, напомнили мне другую благодарность; ту, высказанную в то далекое утро ее выздоровления, в утро первого моего преступления.

Таким образом снова пошла моя жизнь в Бадиоле, печально и без выдающихся эпизодов, в то время как часы тащились на солнечном циферблате, отягченные тяжелым однообразием стрекотания кузнечиков, под вязами. Hora est benefaciendi. Обычное мое возбуждение сменялось полною неподвижностью мысли, обычные сарказмы — тщетными порывами, противоречивыми кризисами: изобилием и бесплодностью. И не раз, думая об этой серой, средней, бесцветной, текучей и всевластной вещи, которая есть жизнь, я говорил себе: «Кто знает? Человек прежде всего животное приноровляющееся. Нет такой мерзости, нет такого горя, с которыми он бы не примирился. Может быть и я кончу таким приноровлением. Кто знает!»

Моя ирония усиливалась: «Кто знает, не окажется ли сын Филиппо Арборио вылитым моим портретом. Приноровление станет тогда еще легче». И мне вспомнилось то злое желание рассмеяться, явившееся у меня, когда мне пришлось однажды услышать о заведомо незаконном ребенке в присутствии законных супругов: «он вылитый отец». — И в самом деле, сходство было поразительное в силу того таинственного закона, который физиологи называют влиятельной наследственностью. По этому закону сын иногда бывает похож не на отца, не на мать, а на того человека, которому мать отдавалась до своей беременности. Женщина, вышедшая замуж во второй раз, через три года после свадьбы рождает детей, черты которых похожи на ее прежнего, умершего мужа и не имеют ничего общего с их истинным отцом.

«Возможно значит, что Раймонд окажется похожим на меня, будет казаться настоящим Эрмилем, — думал я. — Возможно, что меня будут горячо поздравлять, что я передал с такой силой своему наследнику печать своего рода. А если ожидания матери и брата не сбудутся? Если Джулианна родит третью девочку?»

Это предположение успокаивало меня. Мне казалось, что я чувствовал бы к ней меньшее отвращение, может быть мог бы переносить ее. Она со временем ушла бы из моего дома, получила бы другое имя, жила бы среди другой семьи.