Эдит Уортон - В доме веселья

— Я правда хочу ее иметь, — повторил он со смешком, призванным подтвердить его уверенность в себе. — И обычно получаю в жизни все, что хочу, мисс Барт… Я хотел денег — я их сделал больше, чем могу вложить, и теперь деньги вроде мне неинтересны, если я не могу их потратить на правильную женщину. Это то, что я хочу с ними сделать, я хочу, чтобы моя жена превратила всех женщин в карлиц. Я бы никогда не жалел о долларе, потраченном на нее. Но не всякая женщина способна на этакое, сколько на нее ни трать. Я читал в какой-то исторической книжке о девушке, которая хотела много золотых щитов или что-то в этом роде, ну, ей и накидали их, пока не погребли ее под щитами, убили то есть. И это имеет смысл, многие женщины выглядят так, будто их похоронили под драгоценностями. Чего я хочу — это женщину, которая будет держать голову выше кучи бриллиантов, которыми я ее забросаю. И когда я смотрел на вас той ночью у Браев, в простом белом платье, но будто с короной на голове, я сказал себе: «Черт, ей бы корону — она ее носила бы, словно в ней и родилась».

Поскольку Лили молчала, он продолжил, распаляясь по мере развития темы:

— Я вам скажу, и это несмотря на то, что такие женщины стоят больше, чем все остальные, вместе взятые. Если женщине безразлично, какие на ней жемчуга, они просятся быть лучше, чем у кого еще, и так со всем остальным. Вы ж меня понимаете, все, что напоказ, — дешевка. Короче, я хочу, чтоб моя жена плевала на весь мир, если ей того захочется. Я уверен, что деньги пошлы только в одном случае: когда о них думаешь, и моя жена никогда не унизится таким образом. — Он передохнул и добавил, неуклюже переходя на прежнюю манеру: — Полагаю, что вы знаете леди, которую я имею в виду, мисс Барт.

Лили подняла голову, просветлев перед брошенным ей вызовом. Даже в мрачном смятении ее мыслей звон миллионов мистера Роуздейла выделялся соблазнительной мелодией. О, и часть их могла бы избавить ее от презренных долгов! Но человек, стоящий за миллионами, становился все более непереносимым в свете ожидаемого прихода Селдена. Разница между этими двумя была гротескной, Лили едва сдержала улыбку, спровоцированную сравнением. И решила, что лучше идти напролом:

— Если вы имеете в виду меня, мистер Роуздейл, то я польщена, но, право же, не знаю, давала ли я вам повод…

— О, если вы хотите сказать, что не умираете от любви ко мне, то я еще в своем уме, чтобы понимать это. И я ведь говорю обиняками — вы же знаете, как надо говорить в таких обстоятельствах. Я чертовски запал на вас — дальше некуда, — и я всего лишь предлагаю вам план предприятия с предполагаемой прибылью. Вы не любите меня — пока что, — но вы любите роскошь, стиль, развлечения и не хотите думать о деньгах. Вы хотите удовольствий, но не сильно заботясь, откуда они берутся, и я предлагаю снабжение удовольствиями и их устройство.

Он замолчал, и она ответила с ледяной улыбкой:

— Здесь вы ошиблись, мистер Роуздейл, что бы ни доставляло мне удовольствия, я готова устроить это сама.

Она хотела намекнуть ему, что, если он подразумевает ее личные дела, она готова защититься и отрицать наветы. Но если он понял намек, это его не смутило, и он продолжил в том же тоне:

— Я не сказал ничего обидного, простите, если я говорю откровенно. Но почему вы не хотите ответить тем же — зачем вы городите всю эту чепуху? Ясно же, временами вы не можете не беспокоиться, и чертовски, — когда возраст поджимает девушку и ничего не случается, и даже прежде, чем она понимает это, все, что она хочет, исчезает и не возвращается к ней. Я не говорю, что это уже происходит с вами, но вы уже вкусили от беспокойства, которое девушки, подобные вам, знать не должны, и я вам предлагаю шанс навсегда оставить все эти беспокойства позади.

Когда он закончил, лицо Лили горело от стыда, намерения его были очевидны, и оставить их без внимания было бы убийственным признанием слабости, но возмутиться открыто она не могла, не рискуя оскорбить. И именно теперь, когда все так ужасно. Возмущение так и срывалось с дрожащих губ, но его подавлял тайный голос, предупреждавший, что ссориться с Роуздейлом нельзя. Он слишком много знал о ней, и даже сейчас, когда ему следовало бы показать себя с лучшей стороны, он позволял себе, ничем не гнушаясь, проявить это. Как же он использует свою власть, если она выдаст свое презрение, разрушив его единственный мотив к сдержанности? Все будущее Лили зависело от ответа: она должна была помедлить и найти верные слова, невзирая на то что ее одолевали и другие заботы, — так запыхавшийся беглец, возможно, останавливается на перекрестке дорог, хладнокровно решая, куда ему свернуть.

— Вы совершенно правы, мистер Роуздейл. Я и вправду изрядно беспокоилась раньше, и я благодарна вам за желание избавить меня от волнений. Не всегда легко быть совершенно независимой и уважать себя, если ты бедна, но живешь среди богатых людей. Я была небрежна с деньгами и беспокоюсь о моих долгах. Но я бы прослыла неблагодарной эгоисткой, если бы прибегла к этим оправданиям, принимая ваше предложение и вкладывая со своей стороны лишь желание освободиться от моих забот. Вы должны дать мне время — время обдумать вашу доброту и найти, что я могла бы дать вам взамен…

Она протянула руку очаровательным жестом, в котором отказ был лишен неумолимости. Жест намекал на будущее снисхождение и заставил Роуздейла послушно встать, дав ему призрачную надежду на неожиданный успех и призвав к традиционной покорности, учитывая его происхождение, принимать то, что дозволено, не претендуя на большее. Что-то в его быстром согласии пугало ее, она чувствовала, что за покорностью скрывается безмерное терпение, способное превозмочь самую сильную волю. Но, по крайней мере, они расстались полюбовно, и он ушел, не столкнувшись с Селденом — Селденом, чье продолжающееся отсутствие теперь озаботило ее новой тревогой. Роуздейл гостил более часа, и она поняла, что надеяться на приход Селдена уже поздно. Он, вероятно, напишет, объяснит свое отсутствие, конечно, будет письмо от него с вечерней почтой. Но ее исповедь тоже придется отложить, и страх задержки угнетал ее усталый дух.

Гнет стал еще тяжелее, когда вечерняя почта не принесла письма для нее, и Лили пошла в спальню, предвидя одинокую ночь — ночь столь же мрачную и бессонную, как та, которую ее измученная фантазия вообразила у Герти. Она никогда не умела жить с собственными мыслями, и теперь необходимость остаться с ними на долгое время очевидных страданий сделала путаные горести предыдущего бодрствования совсем незначительными.

Дневной свет разогнал стаю призраков и дал ей понять, что она получит весточку от Селдена еще до полудня, но день прошел без письма от него, и сам он тоже не появился. Лили осталась дома, позавтракала и пообедала наедине с тетей, которая жаловалась на сердцебиение и холодно рассуждала на общие темы. Миссис Пенистон рано легла спать, а когда она ушла, Лили села и написала записку Селдену. Она уже собралась позвонить посыльному, когда ее взгляд упал на абзац в вечерней газете, лежавшей под рукой: «Мистер Лоуренс Селден был в числе пассажиров, отплывших во второй половине дня в Гавану и Вест-Индию на скоростном лайнере „Антильские острова“».