Эдит Уортон - В доме веселья

Селден издал слабый протестующий возглас, но Керри Фишер ответила ему проницательным, насмешливым взглядом:

— А что пользы от жеманства? Мы все знаем, зачем Берта ее сюда привезла. Когда Берта хочет хорошо провести время, она должна найти занятие для Джорджа. Я сначала думала, что Лили будет плясать под ее дудку, но потом пошли слухи, что Берта приревновала ее к успеху здесь и в Каннах, и я не удивлюсь, если они поссорятся в любую минуту. Единственная гарантия Лили — это то, что Берта в ней чрезвычайно нуждается, о, чрезвычайно. Роман с Сильвертоном в острой фазе, Берте необходимо, чтобы внимание Джорджа постоянно отвлекалось. И я могу заверить, что Лили занимает его мысли постоянно. Да и он готов жениться на ней хоть завтра, если выяснит, что с Бертой что-то не так. Вы его знаете — он столь же слеп, сколь и ревнив, а работа Лили — держать его в ослеплении. Умная женщина знает, когда снять повязку, и как только Джордж откроет глаза, она догадается, вероятно, отойти в сторону.

Селден отбросил сигарету.

— Черт возьми, я опаздываю на поезд! — воскликнул он, глянув на часы.

— Как? — удивилась миссис Фишер. — Я-то думала, что вы в Монте!

Селден пробормотал в ответ нечто неразборчивое, означающее, что он выбрал своей резиденцией Ниццу, и безразлично выслушал брошенное ему вслед:

— И хуже всего то, что она пренебрегает Браями.

Десятью минутами позднее, в спальне под самой крышей с видом на казино, он запихивал вещи в пару распахнутых саквояжей, пока портье ждал снаружи, чтобы сопроводить его к экипажу у входа. Спуск по белой дороге, в целости и сохранности доставившей его к полуденному поезду на Ниццу, не занял много времени, но, только усевшись в углу пустого купе, он воскликнул, обращаясь к самому себе с презрением:

— От чего я бегу, ради всего святого?

Уместность этого вопроса остановила беглеца раньше, чем поезд тронулся. Глупо было бежать, подобно нервному трусу, от увлечения, которое уже переборол его рассудок. Селден распорядился, чтобы деловые письма ему переправляли в Ниццу, где он будет ожидать их без суеты. Он уже ругал себя за то, что уехал из Монте-Карло, где собирался провести неделю, оставшуюся до отплытия. Но теперь трудно будет пройти обратный путь, не проявив непоследовательности, против чего восставала его гордость. В глубине души он ничуть не сожалел, лишая себя возможности встретиться с мисс Барт. Хотя он уже никак ее с собой не связывал, Селден еще не мог относиться к ней как к случайной знакомой, а если говорить о личных чувствах, она была для него не самым надежным объектом изучения. Случайные встречи или даже частые упоминания ее имени направили бы его мысли в обычное русло, из которого он их решительно изгонял, а если бы она полностью исчезла из его жизни, тогда новые разнообразные впечатления, никак с ней не связанные, скоро бы завершили работу по разрыву с ней. И беседа с миссис Фишер действительно оказалась подобной хирургическому вмешательству, хотя такое лечение было слишком болезненным, чтобы пойти на него добровольно, прежде чем другие, щадящие средства не будут испробованы. Селден полагал, что сумеет постепенно обрести разумный взгляд на мисс Барт, но только если она не попадется ему на глаза.

Поскольку на вокзал он приехал рано, все эти мысли пришли ему до того, как растущая толпа на платформе напомнила ему, что уединение закончилось, и тут же он заметил руку на поручне и, обернувшись, увидел то самое лицо, от которого бежал.

Мисс Барт, раскрасневшись от стремительной посадки в поезд, возглавляла группу, состоящую из Дорсетов, юного Сильвертона и лорда Хьюберта Дейси, едва успевших запрыгнуть в купе и окутать Селдена извержениями удивления и приветствий до того, как раздался свисток на отправление.

Все общество, как оказалось, мчалось в Ниццу по неожиданному вызову на обед с герцогиней Белтширской и для участия в водном празднике на заливе — план, возникший неожиданно, несмотря на протесты лорда Хьюберта: «О, как же, ну зачем», — только для того, чтобы не дать миссис Брай заполучить герцогиню.

Пока эти маневры обсуждались со смехом, Селден успел взглянуть на мисс Барт, сидевшую напротив него под золотым полуденным светом. И трех месяцев не прошло с тех пор, как они расстались на пороге оранжереи Браев, но красота ее немного изменилась. Тогда она отличалась прозрачностью, сквозь которую нерешительность духа была заметна во всей трагичности, теперь непроницаемая поверхность предполагала процесс кристаллизации, сплавивший всю ее суть в твердое бриллиантовое целое. Если миссис Фишер увидела в этой кристаллизации омоложение, то Селдену показалось, что красота Лили будто замерла, как если бы пылкая изменчивость юности заледенела, оформившись окончательно.

Это чувствовалось в ее улыбке, обращенной к нему, в той готовности и уверенности, с какой она подобрала кончик соединяющей их нити, как будто эта нить не была оборвана им с яростью, от которой он до сих пор не мог оправиться. Подобная ловкость была ему отвратительна, но он сказал себе, что боль предшествует излечению. Теперь он выздоровеет — изгонит последнюю каплю яда из крови. Он уже чувствовал себя лучше в ее присутствии, даже лучше, чем когда просто думал о ней. Ее притворство и недомолвки, ее пути напрямик и долгие обходные маневры, умение, с которым она умудрилась встретить его там, откуда все досадные намеки из прошлого не были видны, говорили о том, что с тех пор, как они расстались, она долго практиковала свое искусство. Он чувствовал, что она наконец пришла к миру с самой собой, заключила пакт со своими мятежными импульсами и достигла совершенной системы самоуправления, в которой все преступные намерения либо заключались под стражу, либо принуждались служить государству.

Но он увидел и другое в ее поведении, увидел, как уверенно она движется тайными лабиринтами ситуации, в которой даже после откровений миссис Фишер он сам брел на ощупь. Уж теперь-то миссис Фишер не сможет обвинить мисс Барт в пренебрежении возможностями! Раздраженные наблюдения Селдена доказывали, что она вполне ими воспользовалась. Лили была идеалом для всех: подчинялась нервному превосходству Берты, добродушно стерегла настроения Дорсета, оказалась вполне совместима с Дейси и Сильвертоном, причем первый, очевидно, основывался на давнем восхищении ею, в то время как юный Сильвертон, зловеще погруженный в себя, казалось, воспринимал ее как некую непонятную помеху. И вдруг, пока Селден отмечал все тончайшие оттенки, которыми она творила гармонию в этом круге, его посетило откровение: раз возникла необходимость столь ловко управлять ситуацией, ситуация должна быть действительно отчаянная. Теперь его неотвязно преследовало ощущение, будто Лили стоит на краю чего-то неведомого. Казалось, она балансирует у самой пропасти, грациозной ножкой нащупывая опору для своего бессознательного, опору, в которой отказала ей земля.