Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник

— Какъ же, батюшка, отвѣчалъ онъ:- постранствовалъ я довольно. Но въ погонѣ за удачей не всякому удается поймать ее; къ тому же, я съ нѣкоторыхъ поръ отсталъ отъ этого предпріятія.

— Я полагаю, сэръ, сказала миссисъ Арнольдъ, — что разсказъ о вашихъ приключеніяхъ можетъ быть крайне интересенъ. Первую часть вашей жизни я довольно хорошо знаю со словъ моей племянницы; но если бы вы были такъ любезны, сообщили бы намъ продолженіе, мы были бы вамъ чрезвычайно благодарны.

— Сударыня, отвѣчалъ мой сынъ, — навѣрное мнѣ еще вдвое пріятнѣе будетъ разсказывать, нежели вамъ слушать, не говоря уже о томъ, какъ для меня лестно ваше вниманіе. Впрочемъ, врядъ ли въ моемъ разсказѣ встрѣтится хоть одно приключеніе, потому что я скорѣе наблюдалъ, нежели дѣйствовалъ. Первое горе моей жизни, всѣмъ присутствующимъ извѣстное, было очень сильно; но какъ я ни былъ несчастенъ, оно не сломило меня. Ни одинъ человѣкъ не одаренъ б о льшимъ запасомъ надеждъ, чѣмъ я. Чѣмъ судьба бывала ко мнѣ суровѣе, тѣмъ вѣроятнѣе мнѣ казалось, что она смилостивится въ слѣдующій разъ; очутившись подъ самымъ колесомъ фортуны, я находилъ, что ниже опуститься нельзя и, слѣдовательно, всякій поворотъ колеса долженъ вознести меня кверху. И вотъ, въ одно прекрасное утро я отправился въ Лондонъ безъ всякой заботы о завтрашнемъ днѣ и съ такимъ же легкимъ сердцемъ какъ птицы, щебетавшія вдоль дороги. Я утѣшалъ себя мыслію, что Лондонъ такое мѣсто, гдѣ всякаго рода способности навѣрное находятъ себѣ примѣненіе и достойную оцѣнку.

Придя въ Лондонъ, батюшка, первымъ дѣломъ я пошелъ съ вашимъ рекомендательнымъ письмомъ къ нашему родственнику, но засталъ его почти въ такомъ же положеніи, въ какомъ находился самъ. Вамъ извѣстно, сэръ, что я тогда намѣревался поступить учителемъ въ какой нибудь пансіонъ, и обратился къ нему за совѣтомъ, какъ это устроить. Кузенъ отнесся къ моему проекту самымъ насмѣшливымъ образомъ. — Эге! воскликнулъ онъ, — нечего сказать, хороша карьера; и притомъ какъ разъ по васъ выкроена. Я самъ побывалъ школьнымъ учителемъ; но будь я повѣшенъ, коли не предпочелъ бы быть младшимъ сторожемъ при ньюгэтской тюрьмѣ. Вставалъ я рано, ложился поздно; старшій учитель помыкалъ мною, а жена его возненавидѣла меня за некрасивую наружность; мальчишки меня мучили, а начальство не позволяло ни на минуту отлучаться отъ нихъ, чтобы хоть передохнуть на просторѣ. Да еще годитесь ли вы для этой должности? Дайте-ка я васъ проэкзаменую. Имѣете ли вы спеціальную подготовку по этой части? — Нѣтъ. — Такъ вы не годитесь для школы. Умѣете ли вы стричь мальчишекъ? — Нѣтъ. — Такъ вы не годитесь для школы. Была ли у васъ оспа? — Нѣтъ. — Опять не годитесь для школы. Привыкли ли спать втроемъ на одной постели? — Нѣтъ. — Не годитесь для школы, рѣшительно; ну а каковъ у васъ аппетитъ? — Превосходный. — И подавно не годитесь для школы! Нѣтъ, нѣтъ; и толковать нечего. Если хотите избрать легкое, изящное ремесло, то ступайте лучше на семь лѣтъ въ подмастерья къ точильщику, чѣмъ брать на себя школьную обузу. Однако вотъ что, продолжалъ онъ:- вы, я вижу, мальчикъ не глупый и довольно образованный. Не хотите ли сдѣлаться писателемъ, какъ я?

Вы, конечно, встрѣчали въ книгахъ исторіи геніальныхъ людей, умиравшихъ съ голоду? А я хоть сейчасъ могу вамъ указать человѣкъ сорокъ писателей, и притомъ очень скучныхъ, которые живутъ въ роскоши: занимаются они вопросами историческими, политическими, обработываютъ ихъ неказисто, но пишутъ гладко, и публика одобряетъ; и это все такой народъ, сэръ, что будь они не писатели, а только сапожники, никому бы и въ голову не пришло заказать имъ новые сапоги, а жили бы они одной починкой.

Видя, что учительская должность здѣсь далеко не въ почетѣ, я рѣшился попробовать свои силы на поприщѣ писательства; я относился къ литературѣ съ величайшимъ благоговѣніемъ и потому взиралъ на обитателей Гробъ-Стрита, какъ на боговъ. Мнѣ казалось крайне лестнымъ идти по стопамъ Драйдена и Отуэя; я полагалъ, что богиня этихъ мѣстъ должна быть матерью всѣхъ совершенствъ, и былъ еще настолько наивенъ, что бѣдность литераторовъ вообще считалъ необходимою принадлежностью генія. Съ такими-то воззрѣніями взялся я за перо, и разсудивъ, что всѣ великія истины уже высказаны и на мою долю остается только опровергнуть ихъ, рѣшился написать книгу на совершенно новыхъ основаніяхъ: я взялъ два-три блестящихъ парадокса и обставилъ ихъ довольно ловко; вышло нѣчто совсѣмъ фальшивое, но зато новое. Все, что было хорошаго и справедливаго на свѣтѣ, столько разъ изложено и описано прежде, что я поневолѣ взялся за такіе предметы, которые издали могли показаться тоже похожими на правду. И если бы вы видѣли, съ какимъ важнымъ видомъ, съ какимъ сознаніемъ собственнаго достоинства я сидѣлъ за своею рукописью! Я не сомнѣвался, что весь ученый міръ всполошится и станетъ опровергать мои теоріи, и заранѣе готовился отражать нападенія всего ученаго міра. Ощетинившись какъ ёжъ, я намѣренъ былъ каждаго противника поразить остріемъ своей щетинки.

— Удачное сравненіе, мой милый! сказалъ я:- какіе же сюжеты выбралъ ты для своего труда? Надѣюсь, что не упустилъ случая затронуть необходимость единобрачія? Но я прервалъ тебя; продолжай. Ты говорилъ, что напечаталъ свои парадоксы; хорошо, что же возразилъ на нихъ ученый міръ?

— Сэръ, отвѣчалъ мой сынъ, — ученый міръ вовсе не возражалъ мнѣ: да, такъ-таки не обмолвился на мой счетъ ни единымъ словомъ. Каждый изъ нихъ былъ въ то время занятъ тѣмъ, что расхваливалъ своихъ пріятелей, самого себя или бранилъ враговъ. А такъ какъ у меня ни тѣхъ, ни другихъ не было, то я испыталъ горьчайшее изъ разочарованій: пренебреженіе.

Однажды, сидя въ кофейнѣ, размышлялъ я о судьбѣ, постигшей мои парадоксы; въ это время вошелъ въ ту же комнату человѣчекъ небольшого роста и сѣлъ противъ меня. Заговоривъ со мною сначала о томъ, о семъ, и узнавъ, что я занимаюсь науками, онъ вытащилъ пачку объявленій и попросилъ меня подписаться на новое изданіе «Проперція», котораго онъ намѣревался переводить вновь, украсивъ своими примѣчаніями. Изъ моего отвѣта выяснилось, что я совсѣмъ безъ денегъ, и тогда онъ освѣдомился, на что же я разсчитываю въ будущемъ? Когда я ему сознался, что и надежды мои такъ же пусты, какъ мой карманъ, онъ сказалъ: «Вы, какъ я вижу, совсѣмъ не знаете городской жизни. Взгляните-ка на мои объявленія: вотъ уже двѣнадцать лѣтъ, какъ они меня кормятъ и поятъ, и даже довольно сытно. Какъ только я узнаю, что какой нибудь вельможа возвратился изъ заграничнаго путешествія, или разбогатѣвшій купецъ пріѣхалъ изъ Ямайки, или важная барыня прибыла изъ своего помѣстья, я тотчасъ являюсь къ нимъ на домъ и прошу о подпискѣ. Сначала я осаждаю ихъ комплиментами, и когда лесть сдѣлаетъ свое дѣло, я спѣшу подсунуть подписной листъ. Если особа соглашается на это довольно охотно, я прихожу въ другой разъ и прошу позволенія посвятить ей свой трудъ, за что полагается новое вознагражденіе; если и это удается, я приступаю съ новой просьбой: дать мнѣ средства награвировать ея гербъ на заглавномъ листѣ. И такимъ образомъ, продолжалъ онъ, — существую на счетъ ихъ тщеславія, да еще смѣюсь надъ ними. Но теперь, между нами сказать, я слишкомъ ужъ примелькался въ этихъ сферахъ и мнѣ тамъ не слѣдуетъ больше показываться. Вотъ если бы вы согласились ссудить меня на-время вашею физіономіей! Одинъ знатный дворянинъ только что пріѣхалъ изъ Италіи, а его привратникъ знаетъ меня въ лицо. Не возьмете ли вы на себя доставить туда это стихотвореніе? За успѣхъ я головой ручаюсь, а барыши пополамъ».