Оливер Голдсмит - Вэкфильдский священник

Терпѣніе мое, наконецъ, лопнуло. Измученный тысячью претерпѣнныхъ униженій, я готовъ былъ на самые отчаянные поступки, ища только пучины, которая бы меня поглотила. Мнѣ казалось, что я какое-то существо низшаго сорта, предназначенное самою природой пропадать гдѣ нибудь въ темномъ углу. Однако, у меня оставалось еще полъ-гинеи и я подумалъ, что сама судьба побрезговала лишить меня этого послѣняго прибѣжища; но, желая разомъ покончить дѣло, я рѣшился истратить ее немедленно и посмотрѣть, что дальше будетъ. Идя по улицѣ съ такими благими намѣреніями, я замѣтилъ контору мистера Криспа, двери которой заманчиво были открыты, обѣщая мнѣ самую гостепріимную встрѣчу. Мистеръ Криспъ, надо вамъ знать, такой великодушный джентльменъ, который сулитъ тридцать фунтовъ годового жалованья и за это предлагаетъ каждому изъ подданныхъ его величества продать свою свободу навсегда и дозволить перевезти себя на кораблѣ въ Америку въ качествѣ невольника. Я радъ былъ найти такое мѣсто, гдѣ могъ съ съ горя потопить всѣ свои опасенія, и вошелъ въ его келью (а контора съ виду была очень на нее похожа) съ покорностью настоящаго монаха. Тутъ я засталъ нѣсколько несчастныхъ созданій въ обстоятельствахъ, подобныхъ моимъ, ожидавшихъ мистера Криспа съ истинно британскимъ нетерпѣніемъ. Каждая изъ этихъ пропащихъ душъ, недовольныхъ судьбою, вымещала претерпѣнныя обиды на себѣ же самомъ. Но вошелъ мистеръ Криспъ и всѣ сѣтованія смолкли. Онъ удостоилъ посмотрѣть на меня съ особеннымъ одобреніемъ, и это было въ первый разъ за послѣдній мѣсяцъ, что кто нибудь обратился ко мнѣ съ улыбкою. Разспросивъ меня, онъ нашелъ, что я гожусь на что угодно, и задумался какъ будто о томъ, куда бы меня получше пристроить; затѣмъ, ударивъ себя пальцами по лбу, онъ принялся увѣрять, что въ настоящее время въ пенсильванскомъ синодѣ идутъ переговоры о томъ, чтобы послать чрезвычайное посольство къ индѣйцамъ племени чикасо, и что онъ непремѣнно похлопочетъ объ опредѣленіи меня секретаремъ этого посольства. Сердце мое чувствовало, что онъ все вретъ, и однако мнѣ пріятно было выслушать такое блестящее обѣщаніе: въ немъ было что-то величавое и лестное. Поэтому я по-братски раздѣлилъ свою полъ-гинею: одну половину присоединилъ къ его капиталу въ тридцать тысячъ фунтовъ, а другую понесъ въ ближайшій трактиръ, гдѣ вскорѣ почувствовалъ себя гораздо счастливѣе своего патрона.

У дверей трактира я столкнулся съ капитаномъ корабля, съ которымъ былъ нѣсколько знакомъ, и предложилъ ему побесѣдовать за стаканомъ пунша. Такъ какъ я не имѣлъ привычки умалчивать о своихъ обстоятельствахъ, капитанъ тотчасъ узналъ всю мою исторію и сталъ меня увѣрять, что если я польщусь на обѣщанія мистера Криспа, то я погибшій человѣкъ, потому что этотъ господинъ только о томъ и думаетъ, чтобы повыгоднѣе продать меня плантаторамъ.

«— Но мнѣ кажется», продолжалъ онъ, «что вамъ можно и гораздо ближе найти какой нибудь благородный способъ добыванія себѣ средствъ къ жизни. Послушайтесь моего совѣта. Завтра утромъ мой корабль отплываетъ въ Амстердамъ: не угодно ли вамъ быть моимъ пассажиромъ? Какъ только высадитесь въ Голландіи, такъ и начинайте давать уроки англійскаго языка; ручаюсь, что у васъ будетъ множество учениковъ и вы заработаете кучу денегъ. Я полагаю, что англійскій-то языкъ вы знаете довольно основательно, чортъ возьми?» Я успокоилъ его на этотъ счетъ, но выразилъ сомнѣніе, точно ли голландцы пожелаютъ изучать англійскій языкъ? На это онъ сталъ клятвенно увѣрять меня, что они будутъ въ восторгѣ. Полагаясь на его свидѣтельство, я согласился на его предложеніе и на другой день поплылъ въ Голландію учить голландцевъ англійскому языку. Вѣтеръ былъ попутный, переѣздъ короткій и я, отдавъ за переправу половину своей движимости, очутился на одной изъ главныхъ улицъ Амстердама, точно съ неба свалился. Въ такомъ положеніи мнѣ не приходилось терять ни минуты времени и я началъ поскорѣе искать уроковъ. Поэтому я остановилъ двухъ или трехъ прохожихъ, показавшихся мнѣ наиболѣе подходящими для моихъ цѣлей, и попробовалъ объяснить имъ, что мнѣ нужно. Но ни я ихъ, ни они меня не понимали. Тутъ только я спохватился, что, желая научить голландцевъ англійскому языку, я долженъ сперва самъ выучиться у нихъ голландскому. Какъ я былъ настолько глупъ, что упустилъ изъ вида столь важное обстоятельство — ужъ не знаю; но дѣло въ томъ, что упустилъ. Когда этотъ проектъ лопнулъ самъ собою, я сталъ подумывать, какъ бы попасть обратно въ Англію, но, случайно встрѣтивъ одного студента-ирландца, возвращавшагося изъ Лувэна, разговорился съ нимъ о литературѣ. Къ слову сказать, стоило мнѣ заговорить о подобномъ предметѣ и я до того увлекался имъ, что способенъ былъ совершенно позабыть о своемъ отчаянномъ положеніи. Студентъ сказалъ, между прочимъ, что у нихъ въ университетѣ не найдется и двухъ человѣкъ, знающихъ по-гречески. Это меня изумило: я рѣшилъ немедленно отправиться въ Лувэнъ и жить тамъ уроками греческаго языка. Въ этомъ поддержалъ меня и собратъ по наукѣ, намекая, что такимъ способомъ, пожалуй, наживешь себѣ цѣлое состояніе.

На другое утро я бодро пустился въ путь. Когомка моя съ каждымъ днемъ становилась легче, на подобіе той корзины хлѣба, о которой повѣствуетъ Эзопъ; потому что голландцы всякій разъ требовали съ меня денегъ за ночлегъ. Придя въ Лувэнъ, я подумалъ, что нечего заискивать покровительства младшихъ членовъ факультета, и прямо отправился къ главному профессору предлагать свои услуги. Вошелъ я къ нему; онъ меня принялъ, и я заявилъ, что такъ какъ, судя по слухамъ, у нихъ по части греческаго языка довольно слабо, то не угодно ли взять меня преподавателемъ этого предмета? Сначала профессоръ какъ будто усумнился въ моихъ способностяхъ, но я предложилъ ему проэкзаменовать меня и брался любую страницу греческаго автора сейчасъ перенести на латинскій языкъ. Видя, что я серьезно отношусь къ дѣлу, онъ сказалъ мнѣ слѣдующее:

— Посмотрите на меня, молодой человѣкъ:- я никогда не учился по-гречески и ничего не проигралъ отъ этого. Докторскую степень и дипломъ я получилъ безъ греческаго языка; десять тысячъ флориновъ платятъ мнѣ ежегодно и безъ греческаго; аппетитъ у меня превосходный и безъ греческаго; короче сказать, прибавилъ онъ, я по-гречески не знаю, а потому — думаю, что въ немъ никакого проку нѣтъ.

Я очутился теперь такъ далеко отъ родины, что нечего было и думаль о возвращеніи; поэтому я отправился еще дальше. Я немного учился музыкѣ, голосъ у меня порядочный, и я рѣшился добывать себѣ пропитаніе тѣмъ, чѣмъ когда-то занимался ради собственнаго удовольствія. Проходя черезъ деревни, я водился то съ безобидными фламандскими крестьянами, то съ тѣми изъ французскихъ поселянъ, которые были настолько бѣдны, чтобы веселиться. Я замѣчалъ, что они вообще тѣмъ безпечнѣе, чѣмъ больше нуждаются. Подходя подъ вечеръ къ жилищу крестьянина, я всегда начиналъ играть какой нибудь веселый мотивъ и получалъ за это не только ночлегъ, но и пропитаніе на слѣдующій день. Пробовалъ я раза два играть и для высшихъ особъ, но онѣ находили мое исполненіе отвратительнымъ и не давали мнѣ ни копѣйки. Это меня тѣмъ болѣе удивляло, что въ былыя времена, когда я игралъ только для забавы, всѣ слышавшіе меня въ обществѣ приходили въ восхищеніе отъ моей музыки, особенно дамы; теперь же, когда она стала для меня единственнымъ способомъ пропитанія, къ ней относились презрительно. Это доказываетъ, между прочимъ, что люди склонны унижать таланты, которыми человѣкъ кормится.