Чарльз Диккенс - Оливер Твист

— Замолчите! — сказалъ старый джентльменъ, дѣлая видъ, что сердится, чего не было на самомъ дѣлѣ. — Чтобы я никогда больше не слышалъ имени этого мальчика! Я и позвалъ васъ собственно за этимъ. Никогда! Никогда и ни подъ какимъ предлогомъ! Можете уйти, мистриссъ Бедуинъ! Помните! Я говорю серьезно.

Не у одного мистера Броунлоу было тяжело на сердцѣ въ эту ночь.

Сердце Оливера тоскливо сжималось, когда онъ думалъ о своихъ друзьяхъ. Какое счастье для него, что онъ не зналъ, что они слышали о немъ сегодня, не то сердце его разбилось бы навсегда.

На слѣдующій день, около полудня, когда Доджеръ и мистеръ Бетсъ вышли на свои обычныя занятія, мистеръ Феджинъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобы прочесть Оливеру лекцію о вопіющемъ грѣхѣ неблагодарности; онъ ясно и неоспоримо доказалъ ему виновность его въ томъ, что онъ добровольно скрылся отъ своихъ друзей, которые такъ безпокоились о немъ, а затѣмъ, когда послѣ столькихъ хлопотъ и расходовъ удалось найти его, пробовалъ снова бѣжать отъ нихъ. Больше всего напиралъ мистеръ Феджинъ на то, что онъ пріютилъ и приласкалъ Оливера въ то время, когда безъ его скромной помощи, онъ могъ бы умереть съ голоду. Затѣмъ онъ разсказалъ ему объ одномъ мальчикѣ, которому онъ изъ человѣколюбія помогъ при такихъ же точно обстоятельствахъ и который впослѣдствіи оказался недостойнымъ довѣрія, вступивъ въ союзъ съ полиціей, и въ концѣ концовъ былъ въ одно прекрасное утро повѣшенъ въ Ольдъ-Байлей. Мистеръ Феджинъ не отрицалъ своего участія въ этой катастрофѣ, но со слезами на глазахъ выражалъ свое сожалѣніе объ упрямомъ и низкомъ поведеніи уномянутаго выше мальчика, который сдѣлался жертвой показанія, далнаго передъ судомъ, каковое показаніе хотя и не было вѣрно, было все же необходимо для безопасности его, мистера Феджина, и нѣсколькихъ избранныхъ друзей. Рѣчь свою Феджинъ закончилъ описаніемъ непріятностей, испытываемыхъ при повѣшеніи, а затѣмъ вѣжливо и ласково выразилъ надежду, что Оливеръ никогда не подвергнется этой непріятной операціи.

У Оливера кровъ стыла въ жилахъ, когда онъ слушалъ разсказъ еврея, хотя не совсѣмъ ясно понималъ угрозу заключающуюся въ немъ. Онъ зналъ уже, что правосудіе можетъ принять невиннаго за виновнаго, если оба они будутъ захвачены на одномъ и томъ же дѣлѣ. Помнилъ также разсказы о разныхъ планахъ, составленныхъ съ цѣлью погубить неудобныхъ почему либо и слишкомъ болтливыхъ людей и приведенныхъ въ исполненіе самимъ старымъ евреемъ, о чемъ столько разъ, въ присутствіи Оливера, дѣлались намеки при разговорѣ веселаго джентльмена съ мистеромъ Сайксомъ. Котда Оливеръ поднялъ глаза и встрѣтился съ проницательнымъ взоромъ еврея, онъ почувствовалъ, что блѣдное лицо его и дрожь пробѣгавшая по всему тѣлу его, не ускользнули отъ стараго джентльмена.

Еврей съ отвратительной улыбкой погладилъ Оливера по головѣ и сказалъ, что если онъ будетъ слушаться и привыкать къ дѣлу, то они будутъ съ нимъ большими друзьями. Затѣмъ, одѣвшись, онъ вышелъ изъ комнаты и заперъ за собою дверь на ключъ.

Весь этотъ день, да и большую часть послѣдующихъ дней оставался Оливеръ одинъ, начиная съ ранняго утра и до полуночи, не видя никого и предоставленный самому себѣ и своимъ мыслямъ. А мысли эти были грустныя и всегда почти заняты были его друзьями и тѣмъ мнѣніемъ, которое они, вѣроятно, давно уже составили о немъ.

По прошествіи недѣли еврей пересталъ закрывать комнату на ключъ и Оливеръ получилъ возможность ходить но всему дому. Всюду была неописуемая грязь. Въ комнатахъ были большіе камины съ высокими деревянными колпаками, высокіе двери, филенчатыя стѣны и карнизы на потолкахъ, которые были украшены орнаментами, почерпѣвшими отъ грязи и пыли. Изъ всего этого Оливеръ вывелъ заключеніе, что давно еще, давно, до того какъ родился старый еврей, домъ этотъ принадлежалъ лучшимъ людямъ, что здѣсь, вѣроятно, было весело и красиво, а не такъ ужасно и грязно, какъ теперь.

Пауки раскинули свои паутины по всѣмъ угламъ стѣнъ и потолка, а иногда въ ту минуту, какъ Оливеръ входилъ въ какую нибудь комнату, мимо него пробѣгала испуганная мышь и спѣшила укрыться въ своей норкѣ. За исключеніемъ этого во всемъ домѣ не слышно было ни единаго звука, который указывалъ бы на присутствіе живого существа. Когда становилось темно и Оливеръ чувствовалъ себя усталымъ отъ постоянныхъ хожденій изъ комнаты въ комнату, онъ забирался въ уголъ корридора, изъ котораго выходила дверь на улицу, чтобы быть, по возможности, ближе къ живымъ людямъ. Такъ сидѣлъ онъ здѣсь, прислушиваясь ко всякому звуку и считая часы, пока не возвращался еврей и мальчики.

Старыя, гнилыя ставни были закрыты во всѣхъ комнатахъ и придерживались болтами, ввинченными глубоко въ дерево; свѣтъ проникалъ только черезъ круглыя отверстія на самомъ верху ставней, вслѣдствіе чего въ комнатахъ царилъ полумракъ, наполнявшій ихъ странными тѣнями. На заднемъ чердакѣ находилось окно, задѣланное снаружи желѣзной рѣшеткой. Оливеръ цѣлыми часами съ грустью стоялъ подлѣ него, но ничего не могъ разсмотрѣть, кромѣ цѣлой массы крышъ, черныхъ трубъ и шпицовъ на крышахъ. Иногда въ одномъ изъ домовъ, находившихся въ отдаленіи, показывалась чья-то сѣдая голова, выглядывающая изъ-за парапета стѣны, но обыкновенно она быстро исчезала снова.

Такъ какъ окно въ обсерваторіи Оливера было заколочено гвоздями и стекла его, не мывшіяся много лѣтъ подъ рядъ, потускнели отъ дождя и дыма, то онъ съ трудомъ различалъ очертанія разныхъ предметовъ, а потому не могъ ничего предпринять, чтобы его увидѣли и услышали. Онъ также имѣлъ мало шансовъ на это, какъ если былъ бы запертъ внутри шара на самой верхушкѣ собора Св. Павла.

Какъ то разъ послѣ обѣда, когда Доджеръ и Бетсъ собирались на вечернюю экскурсію, первому пришла въ голову фантазія заняться своимъ туалетомъ, (надо отдать ему справедливость, онъ никогда этимъ не занимался), и онъ обратился къ Оливеру, снисходительно позволивъ ему привести въ порядокъ его костюмъ.

Оливеръ очень обрадовался, что можетъ быть полезнымъ; счастливый тѣмъ, что наконецъ видѣлъ подлѣ себя человѣческія лица, готовый сдѣлать для нихъ все, что не противорѣчило его совѣсти, онъ безъ малѣйшаго возраженія приступилъ къ исполненію даннаго ему приказанія. Ставъ на колѣни, въ то время какъ Доджеръ сидѣлъ на стулѣ, чтобы ему легче было держать его ногу, онъ занялся процессомъ, который мистеръ Даукинсъ называлъ на своемъ нарѣчіи «лакированіемъ своихъ рысаковъ», что означало просто напросто чистку сапогъ.

Сознаніе ли собственной свободы и независимости, которое надо полагать должно испытывать такъ называемое разумное животное, когда оно можетъ сидѣть на столѣ и курить трубку, беззаботно болтая одною ногой, тогда какъ въ это время ему чистятъ сапоги и ему не нужно даже заботиться о томъ, чтобы снять ихъ и затѣмъ снова надѣвать, хорошее ли качество табаку смягчило такъ чувства Доджера, или пріятный вкусъ пива успокоилъ такъ его мысли, но только въ данную минуту душа его проникнута была романтизмомъ и энтузіазмомъ, чуждымъ обыкновенно его натурѣ. Онъ взглянулъ на Оливера, задумался на минуту и, поднявъ затѣмъ голову, слегка вздохнулъ и сказалъ, не то обращаясь къ самому себѣ, не то къ мистеру Бетсу: