Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

Борис ничего не ответил. Он щупал шрам и думал: «Они везучие», и ему становилось все грустнее и грустнее. Сейчас он меня спросит, что я решил.

— А? Ну? Так что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что вы везучие, — сказал Борис.

— Как везучие? Тебе остается только пойти с нами. Ты же не скажешь, что это для тебя неожиданность? Мы ведь тебя предупредили.

— Да, — признал Борис. — Это так.

— Так что же ты решил?

— Я решил: черта с два, — с раздражением ответил Борис.

— Однако же ты не собираешься оставаться во Франции?

— Не знаю.

— Война не закончена, — упрямо сказал Франсийон. — Те, кто говорит, что она закончена, трусы и лжецы. Ты должен быть там, где сражаются; ты не имеешь права оставаться во Франции.

— И ты меня в этом уверяешь? — горько спросил Борис.

— Тогда решай.

— Подожди. Я жду приятельницу, я тебе об этом говорил. Решу, когда ее увижу.

— Тут не до приятельниц: это мужское дело.

— Сделаю, как сказал, — сухо промолвил Борис. Франсийон смутился и замолчал. «А вдруг он решит,

что я их выдам?» Борис заглядывал ему в глаза, пока не увидел на лице Франсийона доверчивой улыбки, которая его успокоила.

— Вы прилетите в семь? — спросил Борис.

— В семь.

— Берега Англии по утрам должны быть восхитительны. Со стороны Дувра там большие белые утесы.

— Да, — подтвердил Франсийон.

— Я никогда не летал самолетом, — сказал Борис. Он вынул руку из-под рубашки.

— Тебе случается чесать шрам? — Нет.

— Я свой все время чешу: это меня раздражает.

— Если вспомнить, где расположен мой, — сказал Франсийон, — мне было бы сложно чесать его на людях.

Наступило молчание, потом Франсийон продолжил:

— Когда придет твоя приятельница?

— Не знаю. Она должна приехать из Парижа — попробуй доберись оттуда!

— Ей лучше поторопиться, — заметил Франсийон, — потому что времени у нас в обрез.

Борис вздохнул и повернулся на живот. Франсийон равнодушно продолжал:

— Свою я оставляю в неведении, хотя я ее вижу каждый день. В вечер отъезда я ей пошлю письмо: когда она его получит, мы будем уже в Лондоне.

Борис, не отвечая, покачал головой.

— Ты меня удивляешь, — сказал Франсийон. — Сергин, ты меня удивляешь!

— Кое-что тебе не понять, — ответил Борис. Франсийон замолчал, протянул руку и взял книгу. Они

пролетят над утесами Дувра ранним утром. Но что толку об этом думать: Борис не верил в чудеса, он знал, что Лола скажет нет.

— «Война и мир», — прочел Франсийон. — Что это?

— Это роман о войне.

— О войне четырнадцатого года?

— Нет. О другой. Но там всегда одно и то же.

— Да, — смеясь, согласился Франсийон, — там всегда одно и то же.

Он наугад открыл книгу и погрузился в чтение, хмуря брови с видом горестного интереса.

Борис снова прилег на койку. Он думал: «Я не могу причинить ей боль, я не могу уйти второй раз, не поговорив с ней. Если я останусь ради нее, это будет доказательством любви. Да уж, странное получается доказательство». Но есть ли у солдата право оставаться ради женщины? Франсийон и Гибель, разумеется, скажут, что нет. Но они слишком молоды, они не знают, что такое любовь. «Что такое любовь, я уже знаю, туг меня просвещать не надо, и я знаю ее цену. Следует ли остаться, чтобы сделать женщину счастливой? При таком раскладе, скорее всего, что нет. Но можно ли уехать, сделав при этом кого-то несчастным?» Он вспомнил высказывание Матье: «У меня всегда хватит храбрости, чтобы при необходимости доставить кому-то страдание». Все так, но Матье всегда поступал обратно своим словам, и храбрости доставить кому-то горе ему явно не хватало. У Бориса сжалось горло: «А что, если это просто безрассудная выходка? Что, если это чистейший эгоизм: отказ от тягот цивильной жизни? А может, я прирожденный искатель приключений? А может, вообще погибнуть легче, чем жить? А может, я остаюсь из-за любви к комфорту, из-за страха, из-за желания иметь под рукой женщину?» Он обернулся. Франсийон склонился над книгой прилежно и в то же время с каким-то недоверием, как будто он пытался уличить автора в неправде. «Если я смогу ему сказать: я еду, если это слово сможет сорваться с моих губ, то так тому и быть». Он прочистил горло, приоткрыл рот и ждал. Но слово не шло на язык. «Я не могу причинить ей такое горе». Борис понял, что без совета Лолы он ничего не решит. «Она, безусловно, скажет нет, и все будет улажено. А если она не придет вовремя? — испуганно подумал он. — Если ее не будет к восемнадцатому? Нужно будет решать одному? Предположим, я остался, она приезжает двадцатого и говорит: я бы позволила тебе уехать. То-то физиономия у меня будет. Другое предположение: я уезжаю, она приезжает девятнадцатого и кончает с собой. Ох! Дьявол!» Все перемешалось у него в голове, он закрыл глаза и погрузился в сон.

— Сергин! — крикнул от двери Берже. — Тебя во дворе ждет девушка.

Борис вздрогнул, Франсийон поднял голову.

— Это твоя приятельница.

Борис опустил ноги и почесал стриженую голову.

— Держи карман шире, — зевая, сказал он. — Нет, сегодня меня навещает сестра.

— Да? Сегодня тебя навещает сестра? — ошалело повторил Франсийон. — Это та девушка, которая была с тобой прошлый раз?

— Да.

— Она недурна, — вяло заметил Франсийон.

Борис замотал обмотки и надел куртку; он двумя пальцами отдал честь Франсийону, пересек палату и, посвистывая, спустился по лестнице. На середине лестницы он остановился и рассмеялся. «Забавно! — подумал он. — Забавно, что я печален». Ему вовсе не хотелось видеть Ивиш. «Когда мне грустно, она не помогает, — подумал он, — наоборот, удручает».

Ивиш ждала его во дворе госпиталя: вокруг кружили солдаты, поглядывая на нее, но она не обращала на них внимания. Она издалека улыбнулась ему:

— Здравствуй, братик!

Увидев Бориса, солдаты засмеялись и закричали; они его очень любили. Борис приветственно махнул им рукой, но без удовольствия отметил, что никто ему не говорит: «Счастливчик» или «Лучше бы мне ее иметь в своей постели, чем винтовку». Действительно, после выкидыша Ивиш сильно постарела и подурнела. Естественно, Борис по-прежнему гордился ею, но уже как-то иначе.

— Здравствуй, страхолюдина, — сказал он, касаясь шеи Ивиш кончиками пальцев.

От нее теперь всегда веяло одеколоном и лихорадкой. Он беспристрастно оглядел ее.

— Ты паршиво выглядишь, — сказал он.

— Знаю. Я безобразна.

— Ты больше не красишь губы?

— Нет, — жестко сказала она.

Они замолчали. На ней была ярко-красная блузка с закрытым воротом, очень русская, которая делала ее еще бледней. Ей бы очень пошло открыть немного плечи и грудь: у нее были очень красивые круглые плечи. Но она предпочитала закрытые блузки и слишком длинные юбки: можно подумать, что она стыдилась своего тела.