Жан-Поль Сартр - Дороги свободы. III.Смерть в душе. IV.Странная дружба

— Какая гадость! Борис вздрогнул.

— Что?

— Вот! — сказала она, показывая на свою чашку кофе. Борис попробовал кофе и мирно сказал:

— Прямо скажем, не высший сорт! — Помедлив, он заметил: — Думаю, он будет становиться все хуже и хуже.

— Страна побежденных! — сказала Ивиш.

Борис осторожно посмотрел вокруг. Но никто не обращал на них внимания: люди благопристойно и сосредоточенно говорили о войне. Можно подумать, что они вернулись с похорон. Неся пустой поднос, прошел официант. Ивиш обратила на него взгляд чернильных глаз.

— Он отвратителен! — выкрикнула она. Официант удивленно посмотрел на нее: у него были седые усы, Ивиш годилась ему в дочери.

— Этот кофе отвратителен, — сказала Ивиш. — Можете его унести.

Официант с любопытством смерил ее взглядом: она была слишком молода и не вызвала в нем робость. Когда он понял, с кем имеет дело, он грубо ухмыльнулся:

— Вы хотели бы мокко? Вы, может быть, не в курсе, что идет война?

— Я, может быть, и не в курсе, — живо ответила она, — но мой брат, который был недавно ранен, безусловно, знает это лучше вас.

Борис, пунцовый от смущения, отвел глаза. Она стала дерзкой и в карман за словом не лезла, но он сожалел о той поре, когда она злилась молча, опустив на лицо волосы: тогда было меньше неприятностей.

— В день, когда боши вошли в Париж, я не стал бы жаловаться на плохой кофе, — раздосадованно пробурчал официант.

Он ушел; Ивиш топнула ногой.

— У них только война на языке; они сами себя гонят воевать, и можно подумать, что этим гордятся. Пусть они проиграют эту войну, пусть проиграют хотя бы раз, только бы о ней больше не говорили.

Борис подавил зевок: вспышки Ивиш его больше не забавляли. Когда она была девушкой, одно удовольствие было смотреть, как она теребит волосы, топает ногами и косится, это могло развеселить на целый день. Теперь ее глаза оставались угрюмыми, казалось, в этом была некая нарочитость, в такие минуты Ивиш была похожа на их мать. «Она замужняя женщина, — с ужасом подумал Борис. — Замужняя женщина, со свекром и свекровью, с мужем на фронте и семейным автомобилем». Он недоуменно посмотрел на нее и отвел глаза, потому что почувствовал, что сейчас она вызовет у него отвращение. «Я уеду!» Он резко выпрямился: решение принято. «Я уеду, уеду с ними, я не могу больше оставаться во Франции». Ивиш что-то говорила.

— Что? — спросил он.

— Родители.

— Так что?

— Я говорю, что им не надо было уезжать из России; ты меня не слушаешь.

— Если бы они остались, их бы засадили в тюрьму.

— Во всяком случае, они не должны были заставлять нас принимать гражданство. Мы могли бы уехать к себе домой.

— У себя дома — это во Франции, — сказал Борис.

— Нет, в России.

— Во Франции, потому что они нам дали французское гражданство.

— Вот именно, — сказала Ивиш. — Они не должны были этого делать.

— Да, но ведь сделали.

— Мне это все равно. Раз они не должны были этого делать, значит, этого как бы нет.

— Будь ты сейчас в России, — сказал Борис, — ты бы там на стенку лезла.

— Мне это было бы все равно, потому что Россия — большая страна, и я бы испытывала гордость. А здесь я живу в стыде.

Она на мгновение замолчала, вид у нее был нерешительный. Борис блаженно посмотрел на нее; у него не было ни малейшего желания ей противоречить. «Она будет вынуждена остановиться, — с надеждой подумал он. — Ей уже просто нечего добавить». Но у Ивиш было воображение: она подняла руку и сделала странный маленький бросок вперед, словно прыгала в воду.

— Ненавижу французов, — сказала она.

Господин, читавший рядом с ними газету, поднял голову и поглядел на них с рассеянным видом. Борис посмотрел ему прямо в глаза. Но почти сразу же господин встал: к нему подходила молодая женщина; он поклонился ей, она села, и они, улыбаясь, взяли друг друга за руки. Успокоенный, Борис повернулся к Ивиш. Это была большая коррида — Ивиш бормотала сквозь зубы:

— Я их ненавижу, ненавижу!

— Ты их ненавидишь, потому что они варят плохой кофе?

— Я их ненавижу за все.

Борис надеялся, что буря утихнет сама собой; но теперь стало ясно, что он ошибался и что нужно сопротивляться до последнего.

— А я их очень люблю, — сказал он. — Теперь, когда они проиграли войну, все на них будут нападать; но я их видел в деле, и уверяю тебя, что они сделали, что смогли.

— Вот видишь! — воскликнула Ивиш. — Вот видишь!

— Что я вижу?

— Почему ты говоришь: они сделали, что смогли? Если бы ты чувствовал себя французом, ты сказал бы мы.

Борис не сказал «мы» из скромности. Он покачал головой и нахмурил брови.

— Я не чувствую себя ни французом, ни русским, — ответил он. — Но я был там с другими солдатами, и мне с ними нравилось.

— Это кролики, — сказала она. Борис притворился, будто не понимает.

— Да, замечательные кролики [9] Lapin — кролик, но еще и храбрец, молодец (франц.). .

— Нет, нет: кролики, которые удирают. Вот так! — показала она, пробегая пальцами по столу.

— Ты как все женщины, замечаешь только воинский героизм.

— Не в этом дело. Раз они собрались воевать, нужно было воевать до конца.

Борис устало поднял руки: «Раз они собрались воевать, нужно было воевать до конца». Безусловно. Именно об этом он еще вчера говорил с Табелем и Франсийоном. Но… его

рука вяло опустилась: когда человек думает не так, как вы, трудно и утомительно доказывать ему, что он неправ. Но когда он придерживается вашего мнения, а ему нужно объяснить, что он ошибается, тут поневоле теряешься.

— Перестань, — попросил он.

— Кролики! — повторила Ивиш, улыбаясь от бешенства.

— Солдаты, которые были со мной, не были кроликами, — сказал Борис. — Там были даже отчаянные ребята.

— Ты мне говорил, что они боялись умереть?

— А ты? Ты не боишься умереть?

— Я женщина.

— Что ж, они боялись умереть, и это были мужчины. Это и называется храбростью. Они знали, чем рисковали.

Ивиш подозрительно посмотрела на него:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что и ты боялся?

— Я не боялся умереть, потому что считал, что я за смертью туда и отправился.

Он посмотрел на свои ногти и равнодушно добавил:

— Но забавно то, что я все-таки боялся. Ивиш резко дернулась назад.

— Но из-за чего?

— Не знаю. Может быть, из-за грохота.

Фактически это длилось не более десяти, от силы двадцати минут, как раз в начале атаки. Но он не разозлился, что Ивиш приняла его за труса: это будет ему уроком. Она с нерешительным видом смотрела на него, пораженная тем, что можно бояться, будучи русским, Сергиным, ее братом. В конце концов он устыдился и поспешил уточнить:

— Ну, я не все время боялся…

Она с облегчением ему улыбнулась, и он грустно подумал: «Мы больше ни в чем не согласны». Наступило молчание; Борис отпил глоток кофе и чуть не выплюнул: ему как будто влили в рот всю его грусть. Но он подумал, что скоро уедет, и ему полегчало.